Анатолий Жук - Бульвар

Пошел один, даже не уточнив, поедет ли Андрон сегодня домой.

Проходя около центрального фасада театра, на ступеньках возле колонн заметил женскую фигуру. Хотел пройти мимо, но что-то показалось мне знако­мым. Присмотрелся внимательнее — Саша. Какое-то время мы стояли молча, смотрели друг на друга. Потом я поднялся на ступеньки, обнял Сашу, увлек за колонну. Долгим поцелуем мы начали наше же­ланное и неминуемое...

Мои губы кипели под Сашиными губами. Беше­но ходили руки в безудержном, слепом поиске. Расстегнутая кофта и вылезшие из бюстгальтера груди жаром обдавали мое лицо. Задранная на бедра юбка и стянутые вниз трусы не давали моему коренищу полной свободы. Войти в Сашу не получалось: трусы мешали Саше шире расставить ноги. Мое коренище как в стену упиралось, когда я пробовал проникнуть в Сашино таинство... Трусы были, как закрытые пе­ред путником двери.

— Порви их, порви! — шепнула Саша, тяжело дыша.

Я рванул, трусы треснули, и мое коренище с лег­костью вошло в желанную свободу. Саша глухо ах­нула и, повиснув у меня на шее, оторвала ноги от по­рога, обвила их вокруг моих бедер.

Прижимая Сашу спиной к колонне, я скользил в ней с радостным наслаждением. Саша стонала и шептала мне в самое ухо:

— Милый, хороший, сладкий... еще, еще... ой, ой...

Мы взорвались одновременно, и я сразу ослабел, еле удерживая на руках Сашу. А она и не думала ос­тавлять свое уютное место. Прилепилась — не отор­вать. Даже подбородком зацепилась за мое плечо.

А я чуть стоял, все еще поддерживая ее за ноги и по инерции поглаживая ее бедра.

— Я хочу... я еще хочу, еще... — шептала Саша.

«Хотеть не вредно», — подумалось мне, но не было силы даже на эту старую мудрость. Я опустил Сашины ноги, но какое-то время, цепляясь за меня, она все еще висела на шее, прижавшись спиной к ко­лонне. И, наверное, поняв тщетность своих усилий получить еще удовольствие, Саша стала на ноги, ос­вободив меня от своих объятий, и, двигая бедрами, обтянула узкую юбку, засмеялась.

— Что смешного? — не понял я.

— Все, — коротко ответила Саша и опять засмеялась.

Мне ничего не оставалось, как продолжить в том же духе:

— Смешнее не бывает.

— Ты о чем? — немного серьезней спросила Саша.

— Все о том же, — мой простой и такой же короткий ответ.

Мы стояли напротив друг друга и вместе смеялись.

— Кстати, с тебя трусы, — напомнила Саша.

— Ты доведешь меня до нищеты, — ответил я.

***

На следующий день в восемь часов утра был отъезд от киностудии на съемки. Кроме меня в автобусе ехали еще актер и актриса из купаловского театра. Почти всю дорогу я проспал, так как не успел отдохнуть после вчерашней вечеринки. Не заезжая на базу в Сморгонь, выехали сразу на съемочную площадку в Гольшаны.

Приятная встреча с Калачниковым — вот и все, что запомнилось от съемочного дня. А снимали все мои проходы по улице (их было целых пять и в разных местах) и еще сцену с милиционером, который сообщает мне, что моя жена встречалась с любовником. Все сцены сняли с первого дубля, только на сцену с милиционером пришлось затратить целых три.

И все, съемочный день закончился. И закончи­лись мои съемки в этом фильме. Оставалось только озвучить. Но это потом.

В местном баре выпили с Калачниковым по круж­ке пива, и автобус отвез меня на сморгонский вок­зал. В Минск возвращался электричкой.

***

Позвонила заведующая труппой и предупреди­ла, что сегодня в четырнадцать часов — перевыбор­ное собрание художественного совета. Поинтересо­вался, почему так вдруг, вроде, пока еще не ходили слухи про перевыборы. Обычно актеры об этом зна­ют заранее, и тогда начинается предвыборная «кам­пания». Сразу возникают группировки: кто к кому ближе, чьи меркантильные интересы совпадают, происходит выдвижение своих кандидатов.

Объективности искать не приходится. Когда речь идет о профессиональных достоинствах того или иного кандидата в совет, господствует выгода: ка­кая польза будет с этого члена совета; проголосует ли он за тебя в нужный момент, когда можно будет получить какую-нибудь денежную премию; вспом­нит ли твое имя на обсуждении нового спектакля, что роль у тебя удалась и ты вырос как актер; как самым сладким бальзамом прольет тебе на сердце выдвижение на звание.

И не было никогда иначе. И не могло быть. Раз­ве только тогда, когда художественный совет не выбирался актерской труппой, а назначался руко­водством театра. Но и там проявлялась меркантиль­ность: подбирали тех актеров, которые могли под­держать любое предложение руководителей. Кому пряник, кому кнут, им все до ..., кроме самих себя. Хотя чуть ли не каждый в голос клянется: «Я люблю театр! Я не могу без него жить! Я буду честно отста­ивать все его лучшее и каждого актера! И мне небез­различна его судьба!..»

А если честно, то главное в этом пафосе слов — Я, МНЕ... Все остальное — пустой звук.

В театре никогда не существовало дружбы. Под­няться до высоты этих взаимоотношений не позво­ляет профессия. В ее первооснове заложен эгоизм. Если я не первый, значит, второй. А второй — толпа, массовка. Я должен проявить все лучшее, что дано мне с астральных высот. Я не должен поскользнуться. Пусть это сделает мой партнер или мой коллега, который следит из-за кулис и, как ворон, ждет моего провала, чтобы выйти вместо меня, отодвинув на позицию второго номера. Поэтому в лучшем случае мы — коллеги.

В театр я выбрался за несколько часов до предвы­борного собрания. Нужно было встретиться с актерами, которые поддерживали Андрона, и хотя бы наспех обсудить наши действия на перевыборах: кого выдвигать и поддерживать, чтобы не было разногласия.

В театре встретились с Угорчиком, Салевичем и Коньковым.

— Вот список, кого думаем выдвигать и поддерживать в совет, — Угорчик подал мне листок бумаги, на котором были написаны фамилии наших кандидатов.

Список меня удовлетворил, не став неожиданностью: там были все те, кто работал и хотел работать с Андроном. Моя фамилия там тоже значилась.

— С молодыми актерами я успел поговорить, они полностью за Андрона, — сказал Коньков.

— Сколько получается голосов? — уточнил я.

— Где-то около половины, — ответил Салевич.

— А точнее можно?

— Семнадцать человек — это точно. И это те, с кем мы разговаривали, — говорил Салевич. — Но есть и такие, кто колеблется, кто не определился. Можно надеяться, что кто-то из них тоже присоединиться к нам.

— На это надежды мало, лучше быть уверенным, — немного разочарованно промолвил я.

— Что есть, то есть. Больше не успеть. У нас был только вчерашний день. А у тебя как раз съемки на­мечались, — будто оправдывался Угорчик.

— Небогато. Тем более не известно, как проголосуют помрежи, электроцех, гримцех, которые тоже имеют право голоса на этих перевыборах, а если сло­жить их вместе, то всех будет более десяти человек.