Анатолий Жук - Бульвар

Света заснула.

Какое-то время я наслаждался этими минутами, потом осторожно, поддерживая за голову, положил Свету на диван. Раздевать не стал, только на джинсах расстегнул пуговицу и молнию, да на джинсовой рубашке на груди дал ослабление на две пуговицы.

Часа полтора смотрел телевизор, читал расска­зы Набокова. Потом из боковой комнаты достал раскладушку, лег и заснул.

***

Назавтра Света в ванной долго колдовала над своим лицом, чтобы как-то замазать синяк, который за ночь вызрел во всей своей красе. Он налился под глазом лилово-желто-синим цветом, от которого Света подвывала, глядя на себя в зеркало. Мне было смешно, как она ойкала и айкала, тяжело вздыхала и что-то неразборчиво шептала сама себе. Те искрен­ние мучения, которые терзали Свету, меня совсем не трогали. Наоборот, я радовался обстоятельствам, которые держали ее рядом со мной, не давая необхо­димой воли фантазии и действию.

С другой стороны, когда я смотрел на Светино по­битое лицо, чувство неловкости овладевало мной: совсем ненормальное явление, когда бьют женщину. Патология какая-то, дегенерация, болезненное чувс­тво собственной вины. Ведь если бы она — вина — была напрямую твоя и ответственность за нее ле­жала на твоих плечах, тогда все понятно: соберись силами, духом (как бы тяжело не было) — и на ко­лени. А тут и не ты, вроде, и ты. И не только пото­му, что твоя близкая или знакомая страдает. Нельзя бить женщину, нельзя и все! И тут другого объясне­ния, кроме того, что она — женщина, нет. И не бу­дет. И не нужно.

Как Света ни старалась, синяк через макияж проглядывался. Он просвечивался, пробивался, просачивался наверх и никак не хотел исчезать, сделаться незаметным.

Сложив руки на коленях, Света сидела на диване совсем несчастная. Выражение ее лица было трагическим. Передо мною был ребенок: беззащитный и слабый, которого обманули и обидели. И те­перь всей душой этот ребенок перерабатывал обман и обиду на новый опыт, который должен будет за­крепить его дальнейшие шаги, сделать их более устойчивыми, расчетливыми и холодными. Далее, думая про это, Света впитывала в себя эту жизненную необходимость.

Я стал перед ней на колени. Затаенным взглядов она смотрела на меня.

Ребенок, честное слово, ребенок! И чем только ее успокоить?! И не знал, чем. И не знал, как. И не умел. Даже за мою прежнюю радость стыдно стало. Ведь радовался тому, что с таким лицом Света никуда от меня не уйдет. А это неделя, не меньше. И моя радость была радостью скупого, который склонился над сундуком с богатством, которое никому и никогда не желает отдать, ни с кем не желает делиться, даже показать.

А тут, глядя на Свету, я готов был и показать, и делиться, и отдать... Моя скупость не выдерживала ее страданий. Нужно было что-то придумать, чтобы вывести ее из этого шаткого угнетенного состояния.

— У меня идея! — воскликнул я.

— Какая?— совсем без интереса отреагировала Света.

— Если согласишься выйти в город, я покажу тебе что-то такое, чего ты никогда не видела.

— Я так плохо выгляжу, что ты спрашиваешь у меня согласия на выход в город? — совсем огорчилась Света.

— Ты прекрасно выглядишь, — абсолютно искренне сказал я, и где-то в душе маленьким угольком опять отметилось: нельзя бить женщину.

— Врун! — с тонкой улыбкой, которая уже приятно осветила лицо, сказала Света. — Врун и обманщик, но все же приятно.

Теперь и мое лицо просветлело.

— Ну, так рассказывай: что там такое? — поинтересовалась Света.

— Нет, это тайна, это надо видеть.

— 0, я люблю тайны! — уже совсем радостно воскликнула Света.

— Так вперед, дитя мое!

— Вперед, и никаких мин!

— Чего никаких? — не понял я.

— Мин, неуч,— легонько ткнула меня в лоб Света.

Мы подъехали к воротам зоосада. Света разоча­рованно высказалась:

— А что здесь интересного может быть? Я когда-то была в гродненском, он навеял на меня только тоску.

— Там ты такого не видела, — переубеждал я Све­ту. — Пойдем.

Я повел ее к клетке с голубым тигром. Удивитель­но, но мне самому не терпелось увидеть его опять.

Я шел так быстро, что Света едва успевала за мной на своих высоких каблуках.

Клетка была пуста. Только облезлая надпись на табличке, прикрепленная сверху, на которой все еще написано: тигр. Я был немного растерян своим промахом, и Света это заметила.

— Ну, и где же твоя тайна? — слегка насмешливо спросила она.

— Тут... — показал я на пустую клетку.

— А-а-а, понятно! — весело воскликнула Света. — Тигр-мираж. Он на какое-то мгновение возникает, а потом исчезает опять. Теперь его не видно, он исчез. Ну, что же, подождем, пока его облик возродится, — давала волю своим веселым чувствам Света.

— Голубой тигр, — глядя на пустую клетку, произнес я.

— Какой? — не поняла Света, но спросила больше серьезно, даже с интересом.

— Можно вас на минуточку, — обратился я к женщине с веником и ведром, которая проходила рядом (по моим рассуждениям она была работником зоосада и должна была знать, куда исчез тигр). — Вы не подскажете, где из этой клетки тигр?

— Это который голубой? — уточнила женщина.

— Вот-вот, он самый! — обрадованный пониманием женщины, воскликнул я.

— Так сдох, детка. Волкам его скормили. Мяса ж почти не выделяют на хищников. А так хоть какая никакая польза от него получилась.

Я выходил из зоосада, будто меня стукнули по голове. За мной тихо шла Света. Ни одним своим вопросом она не нарушала нашей тишины. И когда сели в трамвай, только украдкой следила за выражением моего лица. Я заметил это, но делал вид, что не вижу.

Я понимал, что Света ждет моего объяснения насчет голубого тигра, но мне самому нужно было собраться с духом, чтобы рассказать историю хищника, которая закончилась так трагически.

И рассказал.

Внимательно, даже напряженно слушала Света, наклонив голову вперед. На тонкой вытянутой шее остро пульсировала синяя жилка.

— Как видишь, покрасили в голубой цвет, а жизнь выдалась черной, — закончил я.

Света ответила после паузы спокойно и рассуди­тельно.

— Еще не известно, каким цветом закончит градоначальник и его внучка, ибо цвет человеческой жизни от самих людей не зависит.

***

Света прожила у меня два дня. Это были прекрасные дни любви. Вечером второго дня позвонила заведующая труппой и предупредила, что на следующий день утром Андрон назначил репетицию. Планируется внеплановый спектакль «Полочанки».

Света сказала, что у нее никаких дел и она обязательно меня дождется. Когда я вернулся после репетиции, Светы не было. На столе нашел записку: «Извини, у меня неожиданно появились дела. Обязательно позвоню».

Она издевалась надо мной. Я, старый дурак, никак не мог расстаться с иллюзией ее любви ко мне. Сам себе я не мог объяснить этой своей паранойи. Нас разделяли больше чем два десятка лет. Я — взрослый человек, чьи взгляды на мир давно определены, изменить их уже невозможно. Она — ребенок, который еще только подступает к этой взрослой определенности. Я зубы съел на жизненных сломах, у нее они все впереди. Так что общего между нами? А может, и не нужно это искать? Может, это там, на той недосягаемой высоте, до которой никогда не подняться.