Анатолий Жук - Бульвар

— Полторы тысячи.

— Я беру, — согласился парень, доставая из кар­мана деньги. Потом протянул их мне, я взял и, не прощаясь, пошел в магазин. Денег хватало только на «чернило», которое и купил. Выходя, совсем не­ожиданно возле кондитерского отдела заметил На­ташу. Подошел, остановился рядом, будто заинтере­совался витриной конфет. Не трогал Наташу потому, что думал: вдруг где-то в магазине ее жених. Судя по последней нашей встрече на бульваре, парень был ее ревнив, и не нужно что-то усложнять в их отно­шениях. Я человек случайный, — таким мне и оста­ваться в его глазах.

Наташа купила шоколадку и хотела пойти, как я тихо шепнул:

— Привет.

Немного удивленно, Наташа глянула на меня, а когда узнала, ее глаза за толстыми стеклами очков радостно засветились:

— Привет! — ответила она весело.

— Ты тут одна? — уточнил я.

— Ты имеешь в виду моего жениха? — сразу поняв мое поведение, она рассмеялась и подхватила меня под руку. — Все спокойно! Жених на работе, даже в командировке — я свободнач. Приглашаешь к себе? — Наташа прижаласт к моему плечу и, не дожидавшись ответа, сказала: — Хочу к тебе в гости.

— К сожалению, не могу, — искренне пожалел я.

— Почему?

— Племянница приехала. Ночевать будет, — быстро и легко соврал я.

— Есть выход! — воскликнула Наташа. — Моя подруга уехала в Париж: на два месяца завербовалась танцевать в ночном клубе. Ключи мне оставяла, чтобы за квартирой присматривала — цветы поливала, иногда убиралась. Так что — идем туда.

— Далеко?

— Пять минут ходьбы.

И действительно, минут через пять мы входили в подъезд пятиэтажного блочного дома. Кварти­ра была расположена на третьем этаже и оказалась достаточно уютной, сразу чувствовалась женская рука.

Наташа зажгла над тахтой бра, попросила под­винуть ближе к ней низкий журнальный столик. Поставила на него два фужера, разломала купленную в магазине шоколадку. Я налил вина.

— Давай за встречу, — предложила Наташа. — За случайную приятную встречу. Мне нравятся такие случайные неожиданности.

Молча чокнулись и выпили. Наташа поднесла к моему рту кусочек шоколадки, и я взял из ее рук гу­бами. Выпили еще. Наташа подвинулась ко мне, об­няла за шею.

— Ты какой-то сегодня не похожий сам на себя, — тихо заметила она. — Случилось что-нибудь?

— Все как обычно...

Мой ответ Наташу не удовлетворил и, повернув мою голову к себе, сквозь толстые стекла очков, ко­торые увеличивали ее серые зрачки (только теперь я разглядел, что они у нее серые) до инопланетного вида, внимательно посмотрела мне в глаза.

— Нет, женщину не обманешь. Каждая из них до тонкости чувствует настроение своего мужчины.

— А я твой мужчина? — с ударением на «твой» уточнил я.

— Если со мной — значит, мой, — безапелляционно ответила Наташа.

— А как же твой жених?

— Жених — совсем другой статус. И теперь он только жених. Это значит, человек, который же­лает заключить со мной союз, а другим словом — «брак». Заметь, он еще только желает. А до той ми­нуты, пока нам не заиграют марш Мендельсона — я птица вольная. И весь мир с его радостями — к нашим услугам. Так что будем пока этим пользоваться. А что потом — время покажет. Да и не хочу про это думать.

— И я тоже не хочу... — поддержал я неожиданно Наташу, даже не осознавая, что хотел этим сказать.

— Зануда! — воскликнула Наташа и поцеловала меня в губы. Я ответил на поцелуй, мягко прижав к себе.

Наташины руки заползли под мою спортивную куртку и через голову стянули ее с меня. Таким же образом я снял с нее красную маечку. Наташа стяну­ла с меня спортивные штаны, а я, став перед ней на колени, начал снимать с нее джинсы. Двигая бедра­ми, Наташа помогла мне. И когда вслед за джинса­ми на пол полетели тонкие черные плавки, Наташа подтянула к себе ноги, согнув их в коленях, сильно зажала ими мою голову. Но только на мгновение, как бы проверяя силу своего несдержанного жела­ния чувствовать прикосновение моих губ всем сво­им телом. А уже в следующий момент их широко развела, давая свободу моим движениям, и у меня перед глазами возник темный треугольник живого дыхания. На белом полотне человеческой плоти он вырисовывался тайной малевичского черного квадрата, которую так сильно хотелось познать. Сначала ноздрями я вдохнул в себя запах этого тайного, потом лицом закопался в гущу живой поросли, губами лаская ее колючую непокорность. Наташа забросила ноги мне на плечи. Обвила ими шею и, часто дыша, иногда вздрагивала, словно через нее пропус­кали ток легкого напряжения. Ее темный треугольник, точно росой, оросился влажностью. Оторвавшись от него, обласкав белый живот, я приблизили к упругим круглым грудям. Поцеловав губами одну, потом другую набухшие на них коричневые ягоды, губами припал к ее губам. Наташины руки гладили мою спину, потом одна начала протискиваться между нашими возбужденными телами.

— Я хочу... я хочу... — шептала Наташа, облизывая языком мою шею и прикусывая мочку левого уха.

Я немного приподнялся, Наташина рука проскользнула к моему корневищу, направила его в свой нетерпеливый кипящий водоворот. Певучим стоном и частым коротким дыханием зазвучала ее музыка чувств. Наташины ногти царапали мои ягодицы, выписывая на них сладкие шрамы. Руки то замирали на несколько мгновений, то со всей силы прижи­мали меня к себе. Потом, вздрогнув всем телом, она расслабляла их, и после небольшой паузы, приобре­тая новое движение, они опять начинали свое блуж­дание по мне.

— Еще, еще!.. — выдыхала Наташа, медленно приходя в состояние нового безумства.

И выгибалась подо мной в дугу, и кусала, и цара­пала.

Но удивительно было то, что я никак не мог довес­ти себя до оргазма. Словно затвердел весь: в машину превратился, которая могла без остановки все двадцать четыре часа в сутки любую желающую удовлетворить в самых безграничных ее фантазиях.

Я был раб обстоятельств и времени, которые совсем случайно возникли, раб животного инстинкта и поведения, примитивизма и глупости, раб тупости, измены, порока...

А рабы не имеют радости. Если им что и дано — так это красть. Их день — только сегодняшний, и никогда не помечен расцветом завтрашней надежды. Их правда — мираж, дым, тлен. И почти полное отсутствие сознания того, что ты существо разум­ное, наделенное логическим мышлением. И самое страшное, пожалуй, безразличие и смирение ко всему. И я соответствовал этому в полной мере.

В какой-то момент я вдруг почувствовал запах полыни, который неизвестно откуда возник. Даже голова пошла кругом! Чувство тревоги и растерян­ности пробилось в мое сердце — острое, щемящее.

Я даже остановился от неожиданности, проверяя воздух на запах. Показалось. Пахло потом наших с Наташей горячих тел вперемешку с французской парфюмерией.