Анатолий Жук - Бульвар

Мою остановку Наташа восприняла по-своему, и как бы соглашаясь, выдохнула:

— Все, отдохнем, я больше не могу.

С покорностью выключенного робота я лег ря­дом.

Наташа дышала часто и глубоко. Ее лицо, да и все тело, словно светилось легкой полуулыбкой.

— Ой, какая вся мокрая, — прошептала Наташа.

Ей было хорошо и легко, и ничего не мешало, чтоб радоваться этим минутам. Какое-то время мы пролежали молча, пока Наташа с удивлением не за­метила, что мое корневище все еще сохраняет упру­гость.

— Ты не получил удовольствие?! — искренне вскликнула она. — Нет, это неправильно! — запротестовала она. — Я хочу, чтоб ты тоже кайф получил.

— Я кайфую... мне хорошо...

— Молчи! — остановила меня Наташа.— Я не эгоистка. Я умею быть благодарной, — и она кончиком языка щекотливо провела по моей шее, по груди, губами обласкала левый сосок, потом перешла на правый.

Я легко отвел ее голову.

— Не нужно... Не сегодня.

— Почему? — удивилась Наташа. — Это же так приятно.

— У меня сегодня не получится...

Наташа прижалась ко мне, осторожной рукой тронула корневище, шепнула в самое ухо:

— Хочешь, переубежу в обратном...

— Не хочу. В следующий раз... Когда-нибудь...

— В следующий раз — будет в следующий... И когда-нибудь — это неизвестно когда. А я хочу, чтоб и сегодня ты оттянулся.

— Ну, все, хватит! — начал злиться я и попробо­вал сесть на тахту.

Навалившись на меня, Наташа не позволила мне это сделать.

— Не пущу, не пущу! — смеялась она, стуча ку­лачками по груди. — Хочу еще!.. Хочу, хочу!

Я сильно, даже грубо рукой ухватил Наташу за че­люсть и, глядя ей в глаза, спокойно, тихо попросил:

— Не нужно, пожалуйста, прошу тебя.

— Больно же, больно, пусти, — ухватилась за мою руку Наташа.

— Прости,— мне стало стыдно за свою грубость. — Я не хотел.

— Чуть челюсть не вывернул, — с тревогой в глазах пожаловалась Наташа, сидя на мне.

Я прижал Наташу к себе и в самое ухо еще раз извинился.

— Ну, прости. Я честное слово больше не буду.

— Просто день сегодня у меня плохой.

— Проехали, — махнула рукой Наташа. — Толь­ко одно условие: ты никогда не должен мне отказы­вать...

— Побереги себя для своего жениха. А то на него у тебя не хватит сил.

— Не волнуйся, ему хватит. А от тебя я только по­полняюсь, а не трачу. Так что он не в проигрыше, когда мы с ним любимся.

— Но ведь это измена...

— Если смотреть со стороны морали общества — возможно, и так. Да только пусть это общество вна­чале взглянет на себя и увидит бревно в своем глазу, а не соломинку в чужом.

— Подожди, но общество это и есть ты, я, твой же­них...

— И еще законы.

— И законы, конечно, которые, кстати, мы с тобой пишем.

Наташа рассмеялась.

— Взрослый человек, умный вроде, а такую ерунду несешь. Покажи хотя бы один закон, написанный тобой.

— Я имею в виду, что не в прямом смысле мы с то­бой пишем. Для этого есть другие люди, так сказать, нами избранные.

— Правильно! — продолжала Наташа. — Это толь­ко «так сказать, нами избранные». И они пишут их, выдают, как гениальные опусы своей умственной ра­боты. Слезно усердствуют над заповедями: не укра­ди, не убей, не пожелай жены ближнего своего и так далее. И сами первыми оказываются бесстыдными, распущенными насильниками этих законов. И ты предлагаешь мне сыпать бисер перед свиньями.

— Да не перед свиньями, а перед своим женихом...

— Жениху главней не знать про наши отношения. И как возлюбленная я дам ему все, что он захочет и даже больше... Надеюсь, ты не пойдешь выяснять с ним отношения?

— Не пойду.

— А если совсем честно, то скажу тебе больше. Мне нравится изменять, меня это возбуждает. Весь мир сотворился только от того, что где-то что-то воз-бу-ди-лось. Так что плевать мне на все условности унижаемого общества, частицей которого, как ты заметил, пусть даже самой маленькой, являемся и мы с тобой. Прости, если обидела твои высокие чувства.

— Тебе сколько лет? — неожиданно перевел я на другую тему

— Ты про что? — не поняла Наташа. — Что имеешь в виду?

— Да не про что. Просто — сколько тебе лет?

Наташа засмеялась.

— Будь спокоен. Отвечать за совращение мало­летки тебе не грозит.

— Откуда такой цинизм?

— У кого?

— У вас - молодых, «продвинутых».

— А у вас, — Наташа несколько минут подбирала слово и нашла его, произнеся несколько подчеркнуто: — зрелых, этого нет?

— Понятно, все мы люди. Но могу уверить: не на­столько.

— А у нас, молодых, хорошие учителя были, — немного растягивая каждое слово, ответила Наташа.

И своими грудями она опустилась на мои, поце­ловав губы. И вдруг затряслась всем своим телом, лежа на мне. И вначале подумал, что она плачет, но ошибся: Наташа смеялась.

— Что с тобой? — не понял я.

— Пока мы занимались с тобой дискуссией на тему морали, твой выездной конь устал и лег отдох­нуть. Из чего делаю вывод: на сегодня финита ля ко­медия. Правильно понимаю ситуацию? — стоя надо мной на руках, с ухмылкой спрашивала Наташа.

— Правильно.

— Не дура, думать умею, — и, соскочив с меня, на­чала одеваться.

Я тоже. В бутылке оставалось вино. Наташа пред­ложила:

— Допьем?

Я согласно кивнул, разлил вино по фуже­рам.

— Мне... хорошо с тобой, — сказала Наташа.

Я ответил комплиментом:

— Мне тоже.

Наташины глаза, увеличенные толстыми стекла­ми очков, пристально смотрели на меня откуда-то издалека.

— С тобой сегодня что-то не то. Может, действи­тельно, не твой день. Бывает же так. Правда?

— Правда, — согласился я.

— Но должна признаться: как любовник ты был на высоте.

— Спасибо.

— За нас. За тебя и меня, — уже совсем другим то­ном сказала Наташа. — И пусть наши дни всегда бу­дут такими, какими мы их желаем видеть.

Выпили.

— Ты иди, а я приберу тут, чтобы никаких следов не оставалось. А то ненароком мой Отелло увидит — не отговорюсь тогда. Кстати, через неделю, в пятни­цу, мы с ним расписываемся в загсе Центрального района.

— Где это? — неожиданно для себя самого уточ­нил я.

— На набережной, Свислочи, возле старого телевидения. Роспись в двенадцать часов. Придешь?

— А как ты себе представляешь мой приход? Как объяснишь, кто я и вообще? — я даже растерялся от такой неожиданности.

— Да никому ничего объяснять я не буду. А если кто и спросит про тебя, то скажу, что случайный прохожий, и все. А мне будет приятно тебя видеть, я даже незаметно махну тебе ручкой.

— Я подумаю...

— Подумай.

В коридоре, когда я уже собирался выходить, держа в руках завернутую в газету дубинку, Наташа поинтересовалась:

— А что это за кий ты с собой таскаешь?

— Я тебе потом скажу, когда-нибудь после твоей свадьбы.

— Ну, правда, что?

— Закон.

— Чей?

— Наш.

— Не понимаю...