Лебедев Andrew - Трамвай желанiй

Он и сам не хотел тратить ни копейки ни на какую дверь. Ради кого? Ему было все равно. Пусть пишут и малюют, что угодно. Только вот хеллфайр этот резал глаз.

Прямо хоть сам берись за кисть и замазывай. И что это за хеллфайр, группа какая-нибудь новая?! Сатанисты чертовы. Антон никогда не был набожным, может, дело было в характере, может. в воспитании, вырос все же в атеистическом государстве. Но с некоторых пор всякие потусторонние намеки, вроде этой дурацкой надписи, его раздражали.

"Скоро Хэллоуин!" На проспекте светилась реклама с тыквенной маской.

"Клуб "Hell Fire"! Для пришедших в карнавальном костюме – вход бесплатный.

Девушкам бесплатно напитки" – это было написано на плакате, криво приклеенном к стене.

Расщедрились! Злоба клокотала в Антоне. А ведь он мог отправиться в этот клуб – наверняка там не только сопляки тусуются. Только не с Анькой же. И сам, сам навесил на себя все, начиная с проклятия, потом эту дурную бабу, у которой только два достоинства, и те не стоят всех его мучений. И ребенок. Боже, зачем тебе был нужен этот ребенок. Думать нужно было головой!

Наследника захотелось! Что наследовать?! Две комнаты – скворечник, в котором он постоянно чувствовал себя как на ладони. Или его гены. Если нет наследства, а только одна наследственность, то не мешало бы сначала подумать – так ли она хороша на самом деле! "Гонор, в нем все дело", – думал Антон. Как же, мужик, значит, родим наследника. Помнил, как радовался тесть, что не девчонку Анька родила. И Антон тоже радовался. А чему радовался?! Умножаем число неудачников, генетически запрограммированных на тупую ненависть ко всему, что так или иначе превосходит их по уровню. Не выходит качеством, задавим количеством?!

Выйдя из дома, Антон взял привычный курс на метро, но в метро спускаться не стал, а присоединился к очереди на маршрутку. С пересадкой на вокзал. Метро в последнее время вызывало у него странное чувство беспокойство. "Это от недостатка витаминов, – объяснял он себе, вспоминая какие-то журнальные статейки.

– И вообще нервы стали ни к черту! Ничего, скоро все переменится".

Оставшийся час до отправки поезда Антон провел в одном из привокзальных кафе.

Наблюдал за течением жизни – за всеми этими человечками с авоськами, с плачущими детишками, за беззаботной молодежью. Завидовал всем.

Затем попытался представить себе завтрашнее утро в своем офисе. Минут через десять после начала рабочего дня вездесущая Вера на своих длинных ножках приковыляет к шефу и сообщит писклявым голоском, что Антона нет на месте. Еще через двадцать минут позвонят домой. Потом на трубку. А он не ответит. Ани уже не будет дома, так что в неведении они пробудут до вечера, и это если никто не забудет снова связаться с супругой в конце дня.

В офисе Вера возьмет на себя мелкие расчеты, все перепутает, а до нужных документов не доберется, потому что их он на всякий случай зашифровал. И шеф будет рвать и метать, и никаким минетом Вере будет его не утешить. Так вам и надо, сукины дети! До самого последнего момента, когда он уже занял свое место в купе, когда поезд уже тронулся и стал набирать ход, оставался страх.

Вот сейчас войдет начальство, вместе с Веркой-минетчицей. "А вас, Антон, мы попросим остаться!" Трусишка зайка серенький. Деньги, как какой-нибудь дремучий крестьянин, полагающий, что в столице никого, кроме жуликов и грабителей, не водится, Антон засунул в трусы. Слишком многое зависело от них. А по вокзалам бродят карманники, а в поездах – шулеры и эти… Клофелинщицы!

Потом появилась еще интересная идейка. Всего два дня назад Антон в толпе на Невском наткнулся на как будто знакомое лицо, и сердце затрепетало. Как трепетало не раз, стоило ему встретить женщину, фигурой, походкой или просто оттенками голоса напоминавшую ее – Риту. В первые месяцы супружеской жизни он каждый раз при этом ощущал чувство стыда, словно изменял Ане. Потом вместо стыда появилось злорадное упрямство. Он ведь не мог изменить ей по-настоящему, как изменяют ежедневно сотни мужчин. Изменял зато взглядами, в мыслях… И вот этой дамочке суждено было присоединиться к длинному списку его возлюбленных. Антон проводил ее долгим взглядом, застыв на месте и не ответив на ругань бородатого толстяка, который налетел на него. Странно, как она была похожа – наверное, Рита в своей Франции именно так и выглядит.

Если не еще шикарнее! Он не отпускал взглядом девушку, пока она не исчезла за дверями магазина фирменной парфюмерии.

Теперь ему в голову приходили странные мысли. Думал о том, что эта дамочка, наверняка, столичная штучка – как будто в Питере, и правда, не могло водиться ничего подобного. И значит, она вполне может оказаться в этом поезде. А может она и заграницей бывает, и даже Риту знает! И вот (фантазия заработала) он уже представлял, что разговаривает с ней, и она оценивает, какой он замечательный и одинокий. И потом рассказывает Рите (он уже не сомневался, что они знакомы) о нем… "Что за бредовые фантазии, – одернул он себя, но только когда воображаемая встреча подошла к концу. – Тебе уже не пятнадцать и даже не двадцать пять! Это все нервы, это все гвоздь проклятый".

Московская погода не радовала. Антон как назло забыл в Питере зонтик, пришлось покупать в столице. Выбирал подешевле, и потом нужно было постоянно следить, чтобы не вывернуло ветром – в Питере ему вечно не везло с зонтами. И в Москве ветер, словно нарочно, подстерегал его на каждом перекрестке. Ветер, дождь, холод… "Нет, здесь еще хуже, чем дома, – подумал он. – На юга, на юга!

Закончить все поскорее и убежать с остатками денег. Одному! Его и искать не станут. Двадцать пять тысяч. Для их фирмочки деньги не то, чтобы пустяковые, но платить бандитам за поиски – выйдет дороже. А на Аньку плевать. Даже если бы ее и трахнули всей фирмой, мстя за это ограбление! Так ей и надо, стерве!" Телефон начинал периодически вибрировать в кармане. Как в том анекдоте про пейджер – чувствуешь, как я тебя люблю! Только вот никто из звонивших Антону не любил его. Мать вот разве только, но она теперь звонить не могла. А раньше названивала, беспокоилась. Его это нисколько не трогало – жалко было только трафика на пустые разговоры. Да и материнская любовь – дело другое. Особенно матери-одиночки. Любовь эта такого свойства, что часто погребает под собой ребенка. Иногда ему казалось, что мать при всей своей середнячковости втайне возлагала на него какие-то надежды. Надежды, которые опровергались воспитанием, которое она же ему и дала. Может быть, она поэтому и стала свихиваться. Оттого, что начала кое-что понимать!

А может, это он немного не в себе от всех этих мыслей. Впрочем, кто бы на его месте остался нормальным. Он размышлял над этим, время от времени прижимая ко лбу холодный стакан. С водой. Решил оставаться трезвым, хотя решение далось непросто.