Геннадий Прашкевич - Человек Чубайса

Трубников согласился.

В тени чудовищного баньяна, густого, как роща, они варили черный кофе.

Лепестки розовых и белых гортензий бесшумно опадали на головы и на плечи, половина носильщиков совсем ушла, а они упорно ждали дня, когда Колдун их примет. Пушта, бывавший по знакомству у Колдуна почти каждый день, говорил, что тут случай особый, что Колдун много работает над волшебным амулетом, который впредь будет охранять белого сахиба Трубникова от всех пуль, которые будут выпущены в него из автоматического оружия. Если белый сахиб желает, в него выстрелят из старинного ружья в тот момент, когда он повесит на шею волшебный амулет-ладанку. Помявшись, Трубников предложил ограничиться козлом, которого он купит в деревне, тогда Пушта просто подтвердил гарантию неуязвимости. Поскольку в древние времена тут, в глубине Индии, никто не страдал от пуль Калашникова, добавил он, в виде полезной нагрузки волшебный амулет будет еще охранять белого сахиба от ударов молнии.

«Резерв всегда важен», – согласился Трубников.

И конечно, добавил Пушта, косясь сразу в две стороны, волшебный амулет будет отдан господину Трубникову совершенно бесплатно. К сожалению, добавил Пушта, запах белых сахибов оказался намного сильней, чем ожидалось, поэтому, скорее всего, к двум тысячам рупий придется добавить еще две, а то три сотни долларов.

– Если дело только в этом…

Пушта снова уходил к Колдуну.

– Зря они прицепились к нашему запаху, – заметил однажды Семин. На него упали все хлопоты с носильщиками и с охраной, но бодрости духа он не терял. В глубине лесов Хилас он начал забывать о Нюрке. Не будь его, белого сахиба Трубникова давно ограбили бы и убили. А может, продали в сторону Пакистана, где много русскоговорящих рабов. У него крепкая рука, не раз думал Трубников, глядя на Семина, странно, если никто не приспособит его к делу. К нормальному, к важному делу. В голове Трубникова уже зрела одна мысль. Поэтому он всегда внимательно прислушивался к Семину.

– Если хочешь знать правду о запахах, то вот правда. Я как-то летел из Южно-Сахалинска в Энск, – ухмыльнулся Семин. – В Благовещенске вышел и несколько дней прожил у приятеля. А в Южно-Сахалинске мне сунули большой сверток, который я не сдавал в багаж. Даже не заглянул в сверток, не посмотрел, что там. Ну, что могут сунуть пьяные друзья? Может, полезную книгу, может, посудину с настойкой на лимоннике. А то еще какую-нибудь дрянь, которая потом годами без всякой пользы стоит на самой верхней нерабочей полке книжного шкафа. Наконец, приятель проводил меня на борт и, увидев, что свободных мест в салоне много, я пошлепал прямо к одинокой симпатичной бурятке. Сверток небрежно бросил под ноги, решив, что проболтаю с симпатичной буряткой весь путь. Но ведь не зря говорят – другой, другой мир. Ох, совсем другой. От симпатичной бурятки, я так скажу, попахивало. И даже значительно. Как ни был я поддат, а почувствовал. Собственно, запах бы мне не помешал, – честно признался Семин, – очень уж симпатичная оказалась бурятка, но дацан, в который она летела, был, наверное, не продвинутый, ванну и мыло там еще не изобрели, поэтому к Улан-Удэ мы подлетали молча. Сладкая вонючая парочка. Только из вежливости я не пересел на другой ряд. В Улан-Удэ бурятка вышла, я побродил по аэровокзалу, даже пропустил рюмочку, чтобы снять напряг. Когда объявили посадку, уселся на то же место. И вдруг, понимаешь, дошла до меня одна странная вещь: бурятка в Улан-Удэ вышла, а запах остался. Ну, да, – ухмыльнулся Семин. – Бурятка вышла, а запах остался. И шел он от моего свертка, брошенного на соседнее кресло. А раньше этот сверток несколько дней валялся на холодильнике в доме моего приятеля. Нечего и говорить, в свертке оказался огромный кусок вяленого палтуса, который мне сунули в дорогу сахалинские друзья. Всосал? Та симпатичная бурятка, наверное, до сих пор вспоминает белого человека, от которого разило протухшим палтусом.

– К чему ты это? – удивился Трубников.

– А к тому, что все надоело.

И крикнул:

– Пушта!

Пушта немедленно объявился.

– Имеется у нас культурная программа?

– А как же без культурной программы, – немедленно ответил Пушта, многому научившийся от белых сахибов, в том числе и непритязательному юмору. – Рядом в болоте стоит старая слониха. Сахиб можно взять половинку кокосового ореха. Слониха любит, когда ей чешут живот половинкой кокосового ореха. Слониха очень старая, очень большая. – И важно кивнул, обрывая бессмысленные, на его взгляд, разговоры: – Завтра главный день. Завтра мы идем к Колдуну. Белые сахибы должны приготовить оплату. Волшебный амулет готов.

И предупредил:

– Не пугайтесь, когда увидите Колдуна. На Колдуне нет одежд, только татуировка. В роду Колдуна все дети сразу появляются на свет с татуировкой на теле.

Они сидели на прохладной террасе богатого ресторана в Дели, пили холодное китайское пиво и беседовали о простых вещах.

– Это все наш рынок. – утверждал Трубников, обводя глазами раскаленный солнцем город. – Вся Азия наш рынок. Вся Азия должна быть нашим рынком по определению. Пимы и зимние шапки, конечно, ввозить сюда нет смысла, но жратва и хлопковые сари индусам необходим. Рис, хлеб, картошка, – перечислил он. – Ты въезжай, Андрюха. Если их научить пить водку, можно ввозить много качественной водки. – Время от времени Трубников задумчиво поглаживал пальцами волшебный амулет-ладанку, висящую на шее. Когда пальцы ощущали приятную твердость тигрового костя, вшитого в ладанку, Трубников незаметно оглядывался на трех интеллигентных пожилых индусов в белых одеждах, заговорщически расположившихся за соседним столиком. Индусы выглядели озабоченными. Это потому, что они не догадываются , думал Трубников. Они живут в Индии, а не догадываются , что важные проблемы всегда следует решать кардинально. – Именно мы должны освоить Азию по настоящему, – продолжил он свою мысль. – Именно мы, Великая Россия, въезжаешь? Индусов, считай, миллиард. Гордая и терпеливая нация, но мы гораздо терпеливее. К тому же, голод не тетка. Ты видел детишек на улицах? Подкормку надо начинать с них, голодных легче сделать друзьями. Это не немцы.

Он оглядывался.

Под пальмой за круглым столиком смаковали китайское пиво вездесущие немцы в желтых пробковых шлемах и в белых рубашках. Над ними в перьях пальмы возились невидимые тропические птицы. Время от времени они мелко капали вниз, тогда немцы дружно восклицали: «Майн гот!» – но ни один не пытался отодвинуться в сторону. Только одна совсем молодая немка время от времени умоляюще вскидывала взгляд на странного человека в ярком малиновом костюме. Трубников, перехватив очередной взгляд, начинал сопеть, ворочаться и пускать слюну, как уже упоминавшаяся собака академика Павлова. Официанту, подававшему острое мясо, он рассеянно заметил: