Геннадий Прашкевич - Человек Чубайса

– Я тебя где-то видел…

– Он подавал первое, – успокоил Трубникова Семин.

Трубников засопел еще сильнее, но, в конце концов, кивнул.

Теперь, когда волшебный амулет-ладанка был на нем, Трубников ничего не боялся и стопроцентно доверял Семину. Правда, он ни слова не сказал Семину о том, что несколько раз звонил из Дели в Энск. Ни слова не сказал о том, что его агенты по дешевке скупили все многочисленные долги крепкой прежде фирмы «Строинвестсервис». Ни слова не сказал о том, что Нюрка окончательно перебралась в Москву, а Иваныча-старшего со скандалом поперли из администрации, а что касается Иваныча-младшего, то после очередного запоя он угодил в психушку.

Ничего этого говорить Семину Трубников и не собирался.

– Ты въезжай, въезжай, – долбил он Семину. – Мы живем в эпоху перемен. Мне никакой Калашников ныне не страшен, но я не хочу, чтобы моих людей стреляли, как зайцев. Пусть все будут живые. Давай организуем настоящую охранную фирму, ты ее и возглавишь, у тебя опыт есть. Русский человек – универсальный человек. Он и с управлением государства справится и сам унитаз починит. Бросай свои поганые погонные метры. Создашь особую Службу безопасности, будет в городе хоть одна крепкая служба. Въезжай, тебе менты начнут отдавать честь. Будем много путешествовать.

– В инвалидном кресле?

– Какая разница? – Трубников снова погладил ладанку.

Хотя Колдун отдал волшебный амулет совсем бесплатно, путешествие в вечные леса Хилас обошлись Трубникову в немалые деньги. Напоминая об этом, шумно возились на пальме невидимые тропические птицы и немцы вскрикивали «Майн гот!», но не догадывались отодвинуться, а молодая немка достала, наконец, Трубникова. «Наверное, она хочет знать, как называются эти птицы», – сопя, предположил он. И, пуская слюну, спросил:

– Пушту, как называются эти птицы?

– Просто птицы, – c улыбкой ответил Пушта.

Он был горд: он сидел с белыми сахибами за одним столиком.

– Такого не может быть. У каждого живого существа должно быть название.

– Такова Индия.

– Нет, Пушта, – возразил Трубников. – Даже в Индии такого не может быть. Пойди и узнай название птиц.

Пушта послушно улыбнулся и ушел разыскивать хозяина ресторана.

Текла по раскаленной солнцем улице нескончаемая, непрерывная, как река времени, толпа. У этих людей, с ужасом подумал Трубников, тоже, наверное, как у индийских птиц, нет имен. Они просто родились и живут, как взвесь в зацветшей банке. Одни частицы садятся на дно, другие долго кружатся в жидкости. Действительно, Пушта прав, какой смысл давать имя каждой пылинке? Куда они идут? Зачем все это? Зачем зной, шум? Зачем рикши, зачем их голые черные пятки? Зачем раскрашенные фаэтоны и тележки, зачем расписанные краской мототакси? Зачем нелепый регулировщик в белых крагах?

Трубников внимательно следил за ни на секунду не прерывающимся бесконечным потоком людей, пытаясь выделить из него какое-то отдельное лицо, какую-то отдельную фигуру, но живой поток был так плотен, так непрерывен, что казался единым организмом. Трубников с усилием вдыхал влажный тяжелый воздух и тут же выдыхал. Воздух от этого становился еще более жарким и влажным, и начинал горчить. Вот, значит, какие новости, сопя и дивясь миру, думал Трубников. Вот, значит, какие новости, ужасался он.

И в этот момент его взгляд выделил из общего живого потока некую отдельную желтую крытую коляску без стекол.

Как в дурном сне, когда нет сил пошевелиться, сбросить с себя наваждение, Трубников увидел, как заученно и просто сердитый человек в белой чалме (говорят, на чалму сикхов уходит не менее шести метров белой материи) выхватил откуда-то (наверное, из-под деревянного сидения) горячий, видимо, на ощупь автомат Калашникова и открыл беглый огонь прямо по открытой террасе.

Самое поразительное, что ничего в мире не изменилось.

Толпа шла и шла.

Ровно, мерно, как шла до этого.

И рикша все в том же ритме вскидывал голые плоские ступни.

Его не интересовало, чем занят его сердитый пассажир в белой чалме.

Трубников видел, как в полуобороте бросился на него Семин, сбивая на пол. И как летели в воздух осколки битой посуды. И как один из трех пожилых интеллигентных индусов, вскрикнув, перевернулся вместе со стулом, стирая со столика белыми одеяниями то ли кровь, то ли острый соус. «Что-то мне не нравится в этом ресторане», – шепнул Трубников, оказавшись под столиком. «Соус, наверное», – мрачно буркнул Семин.

Все кончилось.

Рикша и сердитый сикх с автоматом Калашникова исчезли.

А бесконечная толпа все катилась и катилась по горячей, прокаленной солнцем улице и на прохладной террасе хлопотали шумные смуглые люди с медицинскими сумками в руках.

Тогда Трубников, ошалев от удачи, заорал:

– Действует! Действует!

И торжествующе уставился на оцарапанную случайной щепкой щеку Семина:

– Этот сикх выпустил в нас весь рожок, но в меня не попала ни одна пуля! Въезжаешь?

Андрей кивнул.

– Нет, это не птица симург, как я думал, – услышали они рассудительный голос Пушты. Или он все пропустил, ничего не заметил, или он действительно многому (не только русскому языку) научился в загадочном Пакистане. Даже не взглянув на молча работающих санитаров, он ткнул рукой в пальму: – Хозяин утверждает, что это не местные птицы. Он утверждает, что они прилетают со стороны севера. Еще он утверждает, что у них действительно есть название – искитимский дрозд. А Искитим, утверждает хозяин, это дикая местность, в которой они водятся. В Индии Гондвана, – пояснил он, – а в Сибири – Искитим.

– Нет, Пушта, Искитим это не местность, – торжественно заверил Трубников. Он страшно жалел, что Пушта не видел сердитого сикха, открывшего такую отчаянную пальбу по живым людям. – Искитим – это небольшой город в Сибири возле ее столицы Новосибирска, – пояснил он. – В нем живут русские люди. В Индии – индусы, а в Искитиме – русские и татары. Въезжаешь? А эти дрозды, Пушта, они самые что ни на есть коренные русские птицы. Даже скажем так, русские сибирские. И в твою Индию они прилетают просто, как на свободный рынок. Ну, еще, понятно, морозы.

Пушта, улыбаясь, смотрел на Трубникова.

Он никак не мог понять, почему сообщение о каких-то там искитимских дроздах вызвало столько радости и торжества у толстого пыхтящего белого сахиба в слишком теплом, хотя и в красивом малиновом пиджаке и в удивительном кожаном поясе, на котором висело много очень полезных, недостижимых для обычного человека вещей.

Кто-то, наверное, удивился бы этому вслух, но не Пушта.

Такова Индия.

Первая новость, которую я услышал в Новосибирске, была отвратная, вторая еще хуже, о третьей и говорить не стоит. А потом была четвертая, пятая, и так далее. Они шли единым потоком, я не успевал перевести дыхание. Впечатление было такое, будто все в Энске кинулись взыскивать с меня долги. Крах был полный. Повисли серьезные валютные кредиты. Ко всему прочему, Нюрка действительно свалила в Москву, а Иваныч-старший угодил под следствие. В маляве, переданной на волю, он трогательно напоминал, что сильно надеется на меня. Если я правильно понял, заботился он о младшем. Но младший уже месяц находился в психушке, встречаться с ним у меня не было ни малейшего желания, как, кстати, и с Трубниковым, скупившим долги «Стройинвестсервиса». А свободные деньги в те дни, когда я находился в Индии, умный Иваныч-младший вложил в разработку золотого месторождения. Видимо, младшему обещали немедленную отдачу, но там даже документы не были оформлены надлежащим образом. Это стало ясно после того, как я сам побывал на старательской деляне под Комсомольским.