Андрей Ефремов - Неумолимая жизнь Барабанова

За дверью Кнопф принялся читать свой монолог на бис.

– Откуда вообще все это? – спросила моя собеседница, указывая на мою хвойную шапочку.

– Вам понравилось?

– Да не в этом же дело. Ну, понравилось. А-а, поняла, эту пьесу придумали вы. Так? Наум говорил правду – с вас еще и не то станется.

– Погодите, погодите! То, что мы все здесь, это трагическая нелепица. Машенька под замком, отец мой убит, дети… Вы что думаете, стрельба, переход через границу – все это пройдет даром? А мои дети?

Тут в гостиной снова захлопали, застучали стульями.

– Два слова, – сказала она, – неужели дети перенесли эти приключения так спокойно? Почему они, наконец, не рвутся к родителям? Изображают тут…

Публика густо пошла из каминной, и нас разнесли. Вот что мне не приходило в голову: эти детишки лишились не родительской ласки, а твердой руки Кафтанова да, может быть ревнивого Алисиного присмотра. С другой стороны, Кнопф – тут, я тоже. Интересно…

Около лендровера Ваттонены разговаривали: топырили губы, поводили носами, похлопывали автомобиль, точно жеребца. Когда дети забрались внутрь, Юхан подозвал меня и принялся двигать руками. Жесты свои он сопровождал уханьем и хмыканьем, и выходило, что нынешнее представление не последнее.

– Еще бы, – сказал Кнопф, когда мы тронулись, – Такой фурор!

По дороге к усадьбе Кнопф потребовал остановиться, как видно, успел выпить пива с кем-то из соотечественников. Он вышел на дорогу, крякнул и ушел, хрустя снегами. Мы стояли, окруженные монолитной тишиной, и старались дышать потише. Потом послышались хлопки ветвей по одежде, и метрах в пятидесяти от нас на дорогу выбрался Кнопф. Даже в темноте было видно, как он бестолково мечется и вскидывает руки, точно сдается кому-то. При этом Кнопф молчал.

Когда между нами оставалось метров двадцать, стало видно, что над Володькой кружится птица. Огромная (я даже подумал, что она сейчас сцапает коллегу и унесет его к чертовой матери), с туловищем, похожим на обрубок старого дерева. Жуть! Жуть!

Кнопф добежал и ткнулся в бампер. Существо опустило к земле правое крыло и скользнуло к лесу. Помнится, Нина плакала.

– Вот история, – сказал Кнопф. – Я ведь так и не успел. Тут не то что чего, а и совсем помереть можно.

Я подумал, что Кнопф молодец. Девять из десяти с перепугу забрались бы в чащу, а он просто задал стречка на полсотни метров да и вышел на дорогу. Но говорить я ему ничего не стал. Нина все плакала, и я принялся рассказывать ей что-то.

Когда дети улеглись, и Ваттонен ушел свои покои, Володька сказал:

– Ты, Барабан, не понимаешь, а Ваттонен редкий человек. Не скупится. Я ему на камин только показал, и – готово дело.

Мы поглядели на пламя.

– Удивительно, – молвил Кнопф, – я не мог придумать, как мне тебя уговорить у камина посидеть, а ты – сам остался. А почему? Не хочешь, не говори. А вот что ты мне скажи: что за баба на представлении была? Нет, она тебе чего сказала? И что ты, Барабан, сказал? Вот, вот, я так и знал. Будешь теперь в камин глядеть. Смотри, Шурка, спалишь морду, и поделом тебе!

Со столика справа от камина телефон позвал нас тоненькими свисточками.

– Ты поди, – сказал Кнопф, – разбуди скотовода. Разбуди, разбуди – он тебя уважает.

Я снял трубку, и отчетливая финская фраза прозвучала.

– По-фински говорят, – глупо сообщил я Кнопфу.

– Небось, в Финляндии сидим, – отозвался коллега, а в трубке тот же голос выругался по-русски.

– Говорите, – убеждал он кого-то, – говорите сами, Швайфель!

И я услышал Наума.

– Мать честная! – сказал я, – у вас, однако, скорость…

– Не будем обо мне. Как там Бусыгина? Спит? Гм. Ага. Живете, значит, весело, но режим соблюдаете.

– Наум, милый Наум, что с Маней?

– А что, собственно? Ну, гуляет маловато. Можно сказать, совсем не гуляет. Так ведь это не смертельно. Нет, Барабанов, вы меня не перебивайте, вы отвечайте, это очень важно. Как там у вас Кнопф? У вас ведь есть человек по фамилии Кнопф?

Я залепетал что-то. Я почему-то страшно испугался, что Кнопф поймет, что разговор о нем. Но он сидел спокойно и даже к разговору не особенно прислушивался.

– Александр Васильевич, – вернулся встревоженный голос Наума, – Куда вы запропастились? Так что, Кнопф – он есть?

– Есть, – отвечал я, поднявши глаза к покоям Ваттонена. – Но он спит.

– А вы разбудите. Наши новые знакомые будут рады услышать от меня, что Кнопф жив-здоров. Вы же должны понять, что для всех нас очень важно, чтобы они были рады.

Я отнял трубку от уха, сделал страшные глаза и показал Кнопфу, чтобы он шел наверх к Юхану. Коллега затопал по деревянным ступеням, а я развернул ему вслед микрофон. Наверху он обернулся, а я проговорил:

– Да к телефону же тебя. Неужели непонятно?

«Ну, то-то же» – торжествующе проговорил Кнопф, но, услышав Наума, подрастерялся.

– Я здоров, – сказал он после долгого молчания и снова умолк. Видно, что-то втолковывал ему Наум, объяснял.

– В числе других! – ввернул он наконец с раздражением. – Я шел по глубокому снегу. – И опять Наум что-то говорил.

Они не прощались. Во всяком случае Кнопф. Он отвел трубку от уха, заглянул в нее, словно надеясь разглядеть там уходящего Наума.

– Сука какая! – сказал он и закурил. – Трубку положил. Его счастье. Я бы ему сказал…

– Хочешь телефон дам?

Но на это Кнопф не обратил внимания.

– Скажи мне, Барабан, – проговорил он с пафосом. – Скажи мне, мой школьный друг! – Я, признаться, обалдел. – Разве я шушера? Огрызок какой-нибудь? Я знаю, ты думаешь, что Кнопф – дерьмо. Ну, как же – Кнопф чуть тебя не вырубил, Кнопф детей украсть хотел… – Он призадумался, и тут я разглядел, что самое настоящее волнение нервными тенями перебегает по лицу его. Из-под годами выработанной окостенелости выскакивает то нос покрасневший, то надутые губы, то брыли, невесть откуда взявшиеся.

– Пусть так, – сказал Володька, – Но ты меня безжалостно бил по голове, и теперь я чист перед тобой.

– Что тебе сказал Наум?

– При чем тут Наум? Наум – транслятор. В состоянии ли я вернуться сам?! Да, я войду в Петербург с тобой на плечах, Барабан! Они увидят «могу ли я передвигаться самостоятельно?» О, я вижу, в чем тут дело, я вижу! Слушай же меня, Барабан!

И тут Кнопф понес такую ахинею, что я на первых порах стеснялся поднять на него глаза. Я таращился в камин, где картинно пылали деревянные обрубки, и раздумывал о том, что было бы неплохо отдать Кнопфа братьям-славянам за Манечку. Похоже, коллега Кнопф еще был нужен им. Тут охваченное пламенем дерево оглушительно треснуло, и стали слышны слова Кнопфа.

– Думаешь, мне тебя было просто разыскать? Думаешь, просто было тебя подловить? Черта лысого мне помогали, вот что я тебе скажу.

Тут Володька умолк и некоторое время глядел вместе со мною на пламя.