Андрей Ефремов - Неумолимая жизнь Барабанова

– Обойдусь без подробностей, сказал он наконец. – Что задумано, то задумано, что сделано, то сделано, и кто в выигрыше – большой вопрос. Ну-ка, Шурка, скажи мне, что будешь делать, если придут сюда ребята, которые папашу твоего… А?

Удивительно было не то, что Володька не чувствовал вины за смерть старика. Удивительно было то, что и я-то не винил его.

– А ведь стоит этому твоему Науму братьям-славянам рассказать, и явятся они сюда и свое возьмут!

– Не расскажет, – сказал я, и, надеюсь, прозвучало это уверенно. Кнопф, во всяком случае, воодушевился.

– Значит, я к ним должен явиться и свое получить. А ты не криви рожу, – строго сказал коллега Кнопф. – Конечно, я связался с засранцами. Может, я и сам стал засранцем? Но именно это им и требовалось. А раз так – подавайте мое наследство!

– Уже не о том ли Швайфеле, который умер в Праге, толкуешь ты, друг мой Кнопф?

Володька захлопал глазами, но встречу нашу на переговорном пункте вспомнил.

– Ты тоже ловкач, – сказал он одобрительно. – Но теперь я не стану таиться. Однажды, когда старина Швайфель проживал еще в Вене, я выручил его из беды. Он просил и умолял меня, и я выручил его с риском для жизни.

– Ну-ну. А на каком языке умолял тебя герр Швайфель?

– Он не герр. – терпеливо объяснил Кнопф. – Он пан из Праги. То есть, он еврей из России. Но в Праге у него родня, и он что-то такое изобрел. Тебе это все равно. В общем, я приехал в Вену отдохнуть, но по делам. Видишь ли, Барабан, одно время я занимался книготорговлей… А пана Швайфеля прихватили прямо у меня на глазах и прихватили ой-ой… Я задал им перцу, Барабан!

– Ну.

– Да не ну, а все он мне на радостях и завещал. И патент, и пивную в Праге… А эти теперь думают, раз я тут у Ваттонена прохлаждаюсь, значит, я от наследства отказался. Шиш им! Слушай-ка, Барабан, давай так: я сбегаю в Питер, разберусь, что к чему, а ты пока царя Ирода поиграешь…

– Ищи дурака, – сказал я, – И потом, если твое наследство в Праге, зачем мотаться в Питер?

– Братья-славяне, – пояснил Кнопф и со значением заглянул мне в глаза.

– Пусть так. Драться я с тобой не буду, но тут же позвоню Ксаверию. Встречу он тебе устроит, не сомневайся. Только кто на этой встрече расскажет, какой ты хороший? Кто объяснит, что ты ни в чем не виноват?

Кнопф быстро сказал, что уделит мне из наследства, и что я смогу жить у него в Праге сколько захочу.

– Гостем будешь.

На это я сказал, что невелика честь, и что в город он попадет только со мной. Бесшумно ступая, Кнопф без промедления скрылся в глубинах дома и явился с большим электрическим фонарем Юхана.

– Не обеднеет скотовод наш, а я, как получу наследство, десять таких ему куплю.

Интересное это было наследство. Появление братьев-славян вернуло Кнопфу надежды, а про охоту за Аней Бусыгиной он забыл бесповоротно. Неужели Володька и вправду верит в какие-то воздаяния? Но эти мысли вертелись где-то сбоку, высовывались из-за кулис. В центре же было одно: мне предстояло так извернуться в Петербурге, чтобы получить барышню Куус в обмен на ничего не подозревающего Кнопфа. Ибо, если наследство Швайфеля и в самом деле существует, то мой коллега Кнопф нужен будет своим неведомым покровителям хотя бы для того, чтобы отнять у него это.

А Кнопф сновал по кладовкам Ваттонена и, наконец, набил в невеликий рюкзачок всякую удобную провизию, бухту превосходной веревки и шерстяные носки.

– Я написал Ваттонену, что ты вернешься. – сказал Кнопф. – Ты вернешься, Шурка, тут дети. А кому они нужны кроме тебя? Каждому свое наследство, друг мой Барабанов.

Вот! Вот-вот-вот-вот. Что-то было в этом очень важное, чего не знал Кнопф. Мы уже оделись. Я взял фонарь, поправил лямку на плече у Кнопфа.

– Володька, как фамилия этого пражского бедолаги, которого кокнули братья-славяне?

– Швайфель, – угрюмо ответил Кнопф и застыл вполоборота ко мне, словно ожидая продолжения. Тогда он не сказал ни слова по поводу моего «кокнул». Спустя десять минут мы шли через насаженный Ваттоненом лесок. Ветки хлопали нас по плечам и по спине, а я думал о странном совпадении, на которое поначалу не обратил внимания. Швайфель – ведь именно так позвали к телефону Наума.

Мы задохнулись поначалу в городе, но выпили пивка, потом еще по кружечке, и все стало благоприятно. Кнопф сказал, что домой нельзя идти ни мне, ни ему. Он стоял с недопитой кружкой в руке, глядел вдоль Владимирского и думал. Но соборной колокольне ударили в колокол.

– Допивай, – сказал Володька, – Есть еще места, где нас любят и помнят.

Неподалеку от улицы Пестеля, рядом с почтой мы свернули во двор. «Лаваши» – было написано над окошечком. Две кавказские кепки стояли рядом и глядели неодобрительно. Кнопф забарабанил по стеклу. «Лара», – сказал он, когда окошечко распахнулось. Мне послышался сдавленный крик, но Кнопф ухом не повел. Он поманил меня, мы зашли сбоку, и железная дверь, широкая, как воротина, содрогнулась и распахнулась.

Удивительно милая женщина с лицом разгоряченным и усталым потянула Кнопфа к себе в прихожую. Впрочем, она и меня заметила и сразу поняла, что я с Кнопфом, и свободной рукой зазывала меня тоже. Но глаз от Володьки не отводила.

– Вова! – проговорила она обмирающим шепотом. Помню, меня даже досада взяла. Ну что такое Кнопф? Его ли такими взглядами и обрывающимся голосом встречать? Но коллега мой без своих обычных штучек поцеловал лавашницу в горсточку, потом в губы и сказал:

– Ларик, нам с товарищем деваться некуда.

Тут она немножко поплакала и немедленно принялась нас с Кнопфом кормить.

Это здорово, когда в виду надвигающихся событий женщина ставит на стол горячие щи. Не расспрашивает, не клянется, не упрекает – ставит на огонь кастрюлю и режет хлеб. Я давно заметил, что в это время и события перестают надвигаться, там у них происходит какая-то заминка. Одним словом, пока на столе щи, ничто не поздно.

– Ларик, – сказал Кнопф, вглядевшись в тарелку, – а как же чеснок?

Женщина поставила на стол глиняную миску с серебристым чесноком, и Кнопф вылущил по зубку себе и мне. Мы доели в молчании.

– Баранина? – спросил Кнопф, опуская ложку. – Ну, скажи, Ларик, я угадал? – Женщина засмеялась тихонько, а я словно проснулся. Я подошел к телефону, который выглядывал из-за горки нарядных луковиц в расписном корыте, накрутил номер Наума и неожиданно для себя попросил к аппарату Швайфеля. Володька дернул ушами, как пес.

Голос у Наума был страшно недовольный, когда же он узнал меня, то разозлился по-настоящему.

– Мы здесь, – сказал я.

– Такую мать! – сорвался Наум. – На вас нельзя положиться, Барабанов. Вы – дезертир. Вы – бросили детей! – Я промолчал, и он успокоился. – Э! – сказал Наум. – Да, я понимаю. Вы привезли Кнопфа на обмен?