Владимир Царицын - Вкус коньяка

Наступает юность и перед человеком открываются мириады удовольствий. Удовольствий сомнительных и удовольствий истинных.

Удовольствий доступных и удовольствий, к которым нужно стремиться.

Вместе с возможностью их получения возникают мысли о том, что не успеть получить их - катастрофа. Ну, не то, чтобы катастрофа, жалко бывает, когда не получаешь того, что получить можешь. И вот они!

Внезапные и непрошенные, но закономерные мысли о смерти, и как следствие - обо всем вечном и бесконечном.

Бесконечность неба и того, что выше, за ним - бесконечность космоса. Летишь на космолете или просто так, пешком, то есть мысленно - и нет конца и края. Здорово! Здорово, если нет конца.

Стало быть, не треснешься об него, об этот конец, вставший стеной на твоем пути, не воткнешься в него своей восторженной головой и не разобьешься, а будешь продолжать лететь в бесконечности пространства, размышляя о бесконечность времени.

Бесконечность времени. Оно, время, было, есть и будет. И никогда не кончится! И ты сам в этой бесконечности. Вполне конечный. Но ты уже сознаешь, что рано или поздно умрешь. И твои мысли начинают дергаться и буксовать на месте. Как так - тебя не будет, а бесконечность останется?

Потом ты взрослеешь и начинаешь методично реализовывать предоставленные тебе удовольствия. Их все меньше и меньше, непознанных, непопробованных. Непроверенных. Большинство истинных удовольствий становится не то чтобы сомнительными, но, скажем так - не главными, которыми можно легко пожертвовать. Или так: ну, попробовал, и что? Попробую еще раз, если будет время и представится возможность, а не попробую, так и черт с ним!

И снова о времени. Оно бесконечно, но ты то? Ты - всего лишь малая частичка бесконечности, твоя жизнь - орт. Единичный вектор на бесконечном информационном поле других единичных векторов. Мысли уже не буксуют, они вязнут. Тебе становится душно и страшно. Ты не хочешь быть вектором. Да и не вектор ты, а так - штришок без стрелочки. И ты придумываешь ее - бесконечность жизни. А в принципе

- что ее придумывать? Ее уже давно придумали. Кто-то, прошедший такой же путь, испугавшийся и с испуга придумавший. Поверив, успокаиваешься. Есть бесконечность космоса, есть бесконечность времени и ты сам, твоя жизнь (о, счастье!) бесконечна. Бестелесная, но все-таки!

Сказки! Все это - сказки. Я проверил на практике. Я был мертвым.

Это как во сне, когда спишь без сновидений. Уснул ночью, проснулся - утро. Где ты был? Тебя не было. Но спишь - ладно, смерть - другое.

Я вскрыл себе вены и дождался прихода смерти. Зачем-то запомнил, когда в ванной снимал часы и клал их на стиральную машину - без четверти десять. Минут пятнадцать, наверное, умирал. А когда очнулся было двенадцать, мне сказали потом. Меня не было два часа. А где я был эти два часа? Меня не было в этом мире, но и в том я не побывал.

Я не видел ничего, я не слышал ничего, я не чувствовал того, что со мной происходило. Этих двух часов не было в моей жизни. Был миг беспамятства. Или смерти. Я был мертв два часа, и за эти сто двадцать минут ничего не видел. Никакой бесконечности. Из семи тысяч двухсот секунд не секундочки бесконечности. Вывод - бесконечность существует только в ограниченном пространстве черепной коробки человека.

Поэтому я не спешу в могилу. Тогда все закончится, тогда эта пресловутая бесконечность исчезнет.

Думаю и не понимаю, зачем так часто хожу на кладбище? Ведь моя жена, сын, внучка, невестка, мои папа и мама - они не здесь. Они в моей голове, значит, всегда со мной. Тогда что это? Традиция? Но меня сюда тянет. Почему? Потому что здесь мои воспоминания обретают некую осязаемость, реальность что ли, словно они выходят из меня и превращаются в живых людей. И я общаюсь с ними, как с живыми. Дома, на даче, просто на улице, я думаю о своих родных, вспоминаю их. А здесь я с ними общаюсь, разговариваю. Обращаюсь к ним и слышу их ответы. Придумываю, конечно. Не они отвечают мне, я сам отвечаю на свои вопросы.

Наверное, те, кто пришел сюда к своим усопшим, как я, те, которые возятся на соседних могилах, слышат мои тихие монологи и думают, что я, скорее всего сумасшедший.

Может быть, они правы и я действительно сошел с ума?

- Пойду, - сказал я Зое. - Надо еще к родителям зайти.

К папе с мамой я реже хожу. Наверное, это не хорошо. Ведь я тоже помню о них и люблю. Но как-то без надрыва и боли. Все правильно.

Так и должно быть. Родители уходят раньше своих детей. Так положено, это закон природы. Старые умирают, молодые живут дальше, а когда приходит их черед, продолжают жить их дети. Но каждый закон имеет исключение. Это исключение иногда бывает фатальным и ставит под вопрос нерушимость и логику закона.

На мне закон природы в очередной раз споткнулся и выдал исключение.

- Прощай, - говорю я Мишке. - Пойду попроведую деда с бабкой.

Отца я не знал, вернее, не помнил. Он умер, когда мне было два года. В сорок восьмом. Осколок, который сидел с войны у него под сердцем шевельнулся в очередной раз, встал плохо, и… его не удалось спасти. Отцу было в сорок восьмом сорок восемь лет, он - ровесник века, прошлого века. А мама с тысяча девятьсот девятнадцатого, она была младше своего мужа на девятнадцать лет.

Мама умерла в семьдесят четвертом, успев поняньчиться с внучком, но, не успев вдоволь насладиться статусом бабушки. Когда ей было пятьдесят четыре года, врачи обнаружили у нее неоперабельную опухоль головного мозга и отправили на инвалидность.

Маму всю жизнь мучили головные боли, а начались они после контузии, полученной ею осенью сорок первого, когда эшелон, в котором она вместе со своей мамой (мамин папа воевал; он погиб в том же сорок первом) и с родителями моего папы, моим дедушкой и двумя моими бабушками, эвакуировалась из-под Воронежа на Урал. Все трое старших погибли, а мама уцелела. Может быть, для того, чтобы она смогла дождаться мужа с войны, и чтобы я появился на свет.

После вынесения врачами смертного приговора, мама прожила ровно год. Она не знала, что должна умереть. Ей не сказали, сказали только мне. Странно, но головных болей в этот мамин последний год у нее не было совсем. Словно природа подарила ей этот год без боли, хоть немного загладив свою вину за отнятую жизнь. Мама сначала принимала прописанные ей лекарства, а потом, несмотря на мои увещевания, прекратила.

- Что зря травиться? - говорила она. - Зачем себя химией пичкать?

Я совершенно здорова, ты же видишь. Никогда так себя хорошо не чувствовала.

Боль пришла внезапно, и уже никакие лекарства не могли ее унять.

А за болью пришла скорая смерть.

Мама и папа лежали в одной оградке.

Когда я хоронил маму, мне стоило огромных трудов решить вопрос о подхоронении, добиться, чтобы маму похоронили рядом с мужем. Это не было моей прихотью, мне не трудно было побывать и там и там, но так велела мама. Свою волю она не перед самой смертью объявила - в последние дни, она говорить не могла. Но раньше она часто напоминала мне о своем желании. Говорила: