Бектас Ахметов - Чм66 или миллион лет после затмения солнца

Специалист говорил еще что-то про тепловую компенсацию, как во дворе появился Ацапкин. Котельщик выложил на садовый столик газетный кулек с виноградом и стал объяснять, почему он не прищел с утра.

Виноградинки прозрачно светились на солнце, а теплотехник напирал с разоблачениями на Ацапкина.

За те несколько дней, что Ацапкин работал над водяным отоплением, мы сдружились с ним. После работы он садился с нами ужинать, рассказывал о себе, жене, детях. Ацапкин цыган и охотно соглашался с папиным заявлением, что самое главное для человека быть человечным.

Ацапкин, верно, соглашался с отцом из вежливости, думал я, и потому что сам по себе был добрый человек. Вот и сейчас он принес виноград, потому что за несколько дней мы с ним стали близкими людьми. А папа вместо того, чтобы вспомнить недавние слова про человечность вместе с человеком из банка со злостью цеплялся к цыгану из-за ничего не стоящей вещи.

Человек перестарался со сваркой. Ну и что? С кем не бывает? Я не понимал отца. Ему то зачем присоединяться к теплотехнику? Пусть себе наседает на Ацапкина без папы. Он то человек постороннний. Ацапкин же нет. А папа… Можно ли из-за каких-то труб рвать с близким человеком? Я представил как Ацапкин пришел на базар выбирать для нас виноград. Теперь виноград на столе был жалостливо нелеп. Интересно, заберет он после всего виноград с собой?

Виноград Ацапкин оставил, но больше мы его не видели. На следующий день дядя Боря прислал других работников.

Из Чимкента вернулся Доктор. Новый учебный год он начинал уже в политехе. Меня и Джона родители перевели в школу на 5-й линии, Шеф остался доучиваться на старом месте.

Поменял место работы и папа. Его приняли ответорганизатором в

Совет Министров.

Как и нам, родителям понравилось жить в картире с удобствами. Они придумали план, как получить квартиру в центре. Председателем

Совмина был мамин земляк Жумабек Ташенев. Он взял на работу отца с обещанием, что не далее, чем через год мы получим новую квартиру.

Спустя полгода после перехода в Совмин отца приняли и в Союз писателей. Известие о зачислении отца в писатели мы, браться перенесли равнодушно. Союз писателей далеко не Совет Министров. Хоть мы и понимали незначительность должности ответорганизатора, но

Совмин есть Совмин.

Дом наш стоял на углу. Впритык с нами, с улицы Кирова жила одинокая старушка. Коварная бабушка-немка. Я залез на забор и поедал с веток, завалившегося с ее двора дерева, черешню. Бабулька выросла передо мной со своей стороны забора.

– Что тайком ягоду рвешь? Ты же не вор. Заходи ко мне и ешь, сколько влезет.

В самом деле, я еще не вор и обрадованный побежал к старушке. Во дворе она меня поджидала с прутом.

Родины, что соседствовали с другой стороны, занимались непонятно чем. Большой сад, огромный дом, высокий забор, широкие ворота. К ним я зашел, когда умер старший Родин.

Во дворе переговаривались старушки. Пришел с матерью и Валька

Молчанов.

– Что в дом не заходишь? – спросил Валька.

– А можно?

– Можно. Заходи.

В тесной, с низким потолком, комнате стоял странный запах.

Покойник ли источал его, или кто-то что-то там нахимичил, но запах был такой, что надо было срочно возвращаться на воздух.

Старик Родин лежал в гробу с мраморным лицом. На лбу белая повязка. Для чего она? И вообще для чего я сюда пришел?

Во дворе Вальки не было. Он стоял за воротами с пацанами и предупредил:

– К вам кто-то приехал.

У дома стояла "Волга" из Госбанка. Приехал дядя Боря.

Дядя привез сестру Шарбану.

Все собрались во дворе. Тетушка держала за руку папу и приговаривала: "Кудай блед". Дядя Боря молча смотрел по сторонам.

С крыльца ругалась на Шарбану матушка. С бегающими новогодней гирляндой, глазами, тетушка торопливо оправдывалась. Шарбану со свистом и ревом вбирала в себя воздух, без умолку тараторила, плакала навзрыд. Шкодно у нее получалось. Дядя Боря подошел к маме.

С другой стороны встал папа. Они уговаривали матушку простить

Шарбану. Мама не унималась. Дядя Боря махнул рукой и отошел. Папа твердил: "Болды, болды…".

Поносила матушка сестру за какую-то неблагодарность и обзывала ее: "Кара бет! Коргенсиз!". Тетушка всплескивала руками, сквозь слезы смеялась от маминой непонятливости и никак не могла втолковать, как глубоко неправа старшая сестра.

Вдруг она затихла и поманила меня к себе. Сняла с запястья часы и, вложив мне в ладонь подарок, свернула мои пальцы в кулак: "Это тебе на память обо мне". И трубно заревела: "У-а-а-у…!" Я испугался. Она, что, собралась умирать? Но часики были аккуратные, миниатюрные, змеился сверкающей цепочкой браслет.

Оплакивать тетушку некогда. Я вылетел со двора.

Валька Молчанов с пацанами еще не ушли и крутились у ворот Родиных.

– Гляньте, что у меня…

– Ни фига себе! – протянул Молчанов. – Дай позырить… Да они же золотые! Смотри, и проба есть.

– А ты как думал?

– Чьи?

– Мои.

– Твои?! – Валька криво усмехнулся. – Знаем, какие твои… У мамаши спер.

– Сдурел? – обиделся я. – Тетя подарила…Законно.

– Законно? А что ж она дамские подарила?

– Ну… – я задумался, – Других с собой не было.

Я пошел к себе. Дядя Боря и папа продолжали успокаивать маму.

Первый вал прошел. Матушка еще отплевывалась, но ворчала уже больше по инерции. Тетушка смеялась и что-то рассказывала отцу. Папа хитро улыбался. Дядя Боря растоптал недокуренную сигарету и повернулся ко мне. Посмотрев пристально в глаза, вдруг резко и зло спросил:

– Где часы?

– Вот они, – я вытащил из бриджей часики.

– Дай сюда! – он продолжал смотреть на меня так, будто я и в самом деле стянул их у тетушки.

Новая школа нагоняла тоску и воспоминания об оставленном классе.

Учительница Клавдия Васильевна разговаривала с отцом почтительно.

Папа смотрел на огромную училку снизу вверх и не находил в ней ничего такого, за что можно было бы не любить ходить каждое утро в новую школу.

Клавдия Васильевна щедро ставила мне двойки. Двойки можно пережить. Труднее вынести другое. В новой школе ребята были не те. В оставленном мной первом "В" пацаны все знали, все понимали. С ними было легко. Здесь же пацаны восторженно-смурные.

А девчонки?

Здесь не было 2-85.

Новые друзья быстро привыкли слушать мои пересказы фильмов. Они может и догадывались, что столь много неизвестных им картин я не мог просмотреть, но слушали, не перебивая, внимательно.

Вовка Полывянный просил после уроков: "Расскажи кино".

– Проводишь до дома?

– Ага.

От пятой линии до дома идти минут двадцать-тридцать. С учетом основных эпизодов фильма возвращение затягивалось.

О чем я рассказывал Полывянному и другим? О самом главном. О том, как наши ловили шпионов.