Феликс Рахлин - Грудь четвертого человека

Народные песни становились и строевыми. Очень полюбили, например, петь в строю "Розпрягайте, хлопцi, конi…" Поют ее и русаки, забавно перевирая слова. Там в тексте есть такое:

Знаю, знаю, дiвчинонько.

Чим я тебе огорчив:

Що я вчора iз вечора

Кращу тебе полюбив…

"Iз вечора" – значит – с вечера. Но русаки поют:

"вчора-позавчора"…

Еще одна. Неожиданно ставшая строевой, современная народная песня поразила меня странным смешением красоты и дешевки. Вот ее текст:

У южного пирса эсминец стоял,

Матросы с родными прощались.

А море таило покой красоты

И где-то вдали исчезало.

А там, во садочке, где пел соловей

(Он пел свою песню, играя), -

С девчонкой прощался моряк молодой,

Надолго ее покидая.

Он снял бескозырку, махнул ей рукой:

"Прощай, дорогая Маруся!

Вот скоро возьмем Севастополь родной -

К тебе, дорогая, вернуся!"

На палубе боцман стоял и смотрел -

Разлукою их любовался.

Раздалась команда: "Поднять якоря!",

Свист боцмана резко раздался.

Он обнял упругую девичью грудь,

Уста обложил ей устами,

Два сердца слилися, как будто в одно.

Дышать они медленно стали

До конца я этот "шедевр" не помню. Мои попытки потешиться над словами последнего из процитированных куплетов понимания среди моих сослуживцев не встретили: песня им безоговорочно нравилась. Они считали ее трогательной, душевной и поэтичной. Должен признать, что основания под этим есть, и не только потому, что чрезвычайно удачна мелодия – мерная, напевная, суровая и лиричная одновременно. Но разве не волнующая выбрана ситуация? И не величественны ли, не живописны ли строки: "А море таило покой красоты и где-то вдали исчезало…". Есть обаяние и в том. как описано поведение боцмана:

"разлукою их любовался", – какой точный оксюморон, отражающий красоту трагедии! Разумеется, в волнующей моих товарищей примитивной эротике сцены прощания матроса с девушкой искушенный вкус найдет немало смешного. Когда. по возвращении в Харьков я исполнил эту песню в компании рафинированных интеллигентов, молодой элиты физиков и математиков (Марк Азбель, Мацаев, Гурарий и др.), они с ликованием встретили и "упругую девичью грудь", которую моряк обнял на глазах у боцмана и всей команды, и то, что он "уста обложил ей устами"… они заставили меня несколько раз повторить песню и, слушая ее, заливались гомерическим хохотом. Ну, что ж… "Узок круг этих революционеров, страшно далеки они от народа"…

В армии мне впервые довелось услышать одну из лучших тюремно-лагерных песен – "Я помню тот Ванинский порт…" Созданная безвестным стихотворцем, вне всякого сомнения, пережившим трагически мучительный этап морем из Ванина в Магадан, она хранит печать истинного гения.

Я помню тот Ванинский порт

И вид пароходов угрюмый,

Как шли мы по трапу на борт -

В холодные, мрачные трюмы.

Над морем сгущался туман,

Ревела стихия морская.

Вставал впереди Магадан –

Столица Колымского края.

От качки стонали зэ-ка,

Обнявшись, как кровные братья,

И только порой с языка

Срывались глухие проклятья:

Будь проклята ты, Колыма,

Что названа "чудной планетой"!

Сойдешь поневоле с ума,

Возврата отсюда уж нету…

…

Прощай, дорогая жена,

И вы, мои милые дети, -

Знать, горькую чашу до дна

Испить мне придется на свете.

Я знаю, меня ты не ждешь –

Об этом мне сердце сказало.

Встречать ты меня не придешь

К открытым воротам вокзала…

Не знаю более безнадежной, более трагической песни. В этой записи она не полна и хранит следы неизбежных, при изустной передаче, искажений текста – его строфы неравноценны. Признаюсь, я слегка фальсифицировал запись: в народе поют – "рОдные братья" (не

"кровные"), "рОдные дети" (не "милые"!)…Однако это просторечное деревенское ударение так не вяжется с "горькой чашей" и особенно с архаичным "испить"…Полагаю, стихи сочинил высококультурный, образованный человек, она создана в духе лучших традиций русской казематно-каторжной лирики и восходит к таким песенным шедеврам прошлого, как "Славное море – священный Байкал" и "По диким степям

Забайкалья".

Но вернусь к песням строевым, маршевым. Каждый раз перед сном, во время вечерней прогулки гарнизон заполнялся хоровой перекличкой сотни молодых глоток. Там слышны "артиллеристы", которым "дал приказ" сам Сталин, еще не замененный случайным словечком

"точный"… (Привыкшие вычеркивать из истории страницы и имена, советские "культурники" вскоре после развенчания "культа личности" переписали текст: не "Сталин дал приказ", а "Точный дан приказ").

Здесь – "Суровый голос раздается…" (строка из другой песни), этот

"голос"перебивает какая-нибудь "Вчора-позавчора" или: "К мировой победе смелее в бой". Или: "У нас недаром горит пожаром пятиконечная звезда!" Или: "Эх, подружка, моя родная пушка, самозарядная моя!"

Офицерские жены и дети вынуждены каждый вечер внимать этой какофонии…

Иногда строевая песня превращалась в один из видов… наказания!

Какой-нибудь старшина- самодур за любую провинность мог заставить подчиненное ему подразделение вместо положенного отдыха заняться шагистикой и бравурным пением. Так однажды случилось на летнем сборе радиотелеграфистов с нашей маленькой группой солдат из Чернятина.

Решительно не помню, из-за чего один из нас, Здобнов, выслуживший к этому времени лычки младшего сержанта, вздумал покачать права:. Водя наш строй по военному городку в Покровке, он впемя от времени .кричал: "Рахлин – запевай! Но я уперся – и молчал. Так у него ничего и не вышло, самому надоело нас гонять, и он весь свой гнев спустил на тормозах, приказав нам разойтись по палаткам.

Так приветствовали нас командиры, тренируя к строевым смотрам и парадам. Любой учитель, воспитатель, командир знает: один коллектив

(детский ли, юношеский или солдатский ) отличается от другого. И какой к тебе попадет под начало – зависит от случая или от Бога. Вот так командирам нашего взвода разведки сильно повезло: сколько их было (Андрусенко. Сергиенков, Эпаев, Бучацкий), – взвод, независимо от возглавлявших его офицеров и сержантов, был спокойный,. не склочный, дружный. И приветливо, терпеливо относившийся к своим начальникам. А ведь они все были очень разные: службист Андрусенко старался, аж из кожи вон лез, – отличиться перед командованием, верзила Сергиенков только и мечтал вылезть из болота линейной службы, оторваться от устаревшей, военных лет, техники и попасть на совершенствование, на учебу в ракетные войска,. тогда лишь зарождавшиеся. Пушечное старье нашего полка, "древний" локатор

МОСТ-2 тяготили и раздражали этого пытливого парня. Очень скоро он добился-таки своего, уехал учиться, а на его место прислали маленького, корявого, скуластого и неимоверно нудного старшего лейтенанта Эпаева Семена Эпаевича – марийца по национальности. Этот прибыл в наш полк дослуживать – вопрос о его демобилизации был решен, и ему оставалось только ждать окончательного приказа