Андрей Голяк - Удовлетворение

Пепел взял её руку, повернул ладонью вверх и нежно поцеловал запястье. Помолчал. Потом произнёс:

– Не нужно себя винить. Во всём виноват я, и только я. Я оставил тебя одну, я заставил тебя мучиться одиночеством… Я толкнул тебя на это… Так что не нужно себя ни в чём винить.

Немножко подумал и добавил:

– И… Если тебе станет от этого легче… Я вёл себя всё это время не лучшим образом. Так вывалялся в грязи за эти недели, что отмываться придётся долго. Но зато многое стало на свои места…

Обещаю больше не доставлять тебе столько неприятностей. Если ты, конечно, сумеешь меня простить, любимая…

(занавес)

Мне кажется – он что-то вроде писателя. Монументальный стол, тяжеленное кресло (хотя офисное удобней) и старинная клацающая пишущая машинка – никаких компьютеров, потому что он так привык. Он вообще любит, как привык…

А возле стола – ворохи смятой бумаги, где каждый скомканный лист

– чья-то неудавшаяся жизнь. Заготовки, не ставшие произведениями.

Там характер не написался, там с сюжетом не удалось, там фантазии не хватило…

Я вижу, как он пишет мою повестушку. Досадливо морщась, он стучит по клавишам, иногда задумывается, трёт кончик носа… Временами борется с соблазном порвать всё к чёртовой матери – только нельзя всё порвать. Что-то должно быть и закончено.

Ему пишется тяжело – приходится бороться с тем характером, который сам же написал. Только характер-то написал где-то там вначале, теперь приходится соответствовать. Я чувствую отсутствие его вдохновения. Чувствую все эти приёмчики типа "новый поворот сюжета", "а здесь немножко элегантной депрессухи" и, конечно же,

"хэппи энды – это слащавый отстой"… А ещё опечатки, эти поганые опечатки, которых тем больше, чем меньше его вдохновения.

Я всего лишь персонаж, я полностью в руках его. Он пишет мой сюжет по написанному характеру. А я, как шкодливый первоклассник, делающий мелкую бяку взрослому – я вот нарочно не пишу его с большой буквы. Хотя так положено…

_Current music: Jonny Lang "_ _Lie To me_ "

– Я, чувак, тебе реально говорю – во всём виноваты "Битлз". Это они, пидорасы, попсу придумали. До них всё было заебись – каждый получал за своё лабло то, чего стоил. Если ты гений – пожалста, вот вам признание публики, получите-распишитесь. Ну, и бабло, соответственно. А если ты дешёвка, то хуй тебе на рыло и пинок в жопу. Всё по-честному.

– Да ладно тебе… По-честному никогда не было. Всегда были гондоны, которые умели без мыла в жопу пролезть. А в искусстве – не только в музоне, а во всём искусстве – таких пидоров всегда хватало…

Вечерние посиделки после записи – дело, в общем-то, привычное.

Отыграно всё, что было на сегодня запланировано, выключен свет в

"аквариуме", не мигают огоньками пульт и приборы. До завтра – качум.

По домам расходиться как-то неохота – лучше послать гонца за парой фляндров водки с нехитрой закусью и расслабиться за приятным трёпом под свои законные двести пятьдесят. Во главе стола важно восседает монументальный Челя, и все его сто десять кило живого веса просто излучают довольство жизнью и покой. Пепел, зажав в зубах трубку, что-то задумчиво черкает на листочке нотной бумаги – похоже, поймал очередную мыслю. В общем разговоре он почти не участвует, но с интересом следит за ходом рассуждений, одобрительно улыбаясь в тех местах, которые кажутся ему особенно удачными.

Митрич сел на своего любимого конька, и слезет с него, похоже не скоро. Это у них с Коксом такая муз А – рыться в истории музыки, пытаясь найти корень зла, именуемого пиаром. Версии возникают самые неожиданные и противоречивые. И лишь одно незыблемо в этих ставших привычными словесных баталиях – стойкая неприязнь Митрича к "лучшей группе всех времён и народов".

– Согласен, пидоров хватало всегда. Но "Битлз" – это полный пиздец творчеству в музыке! – Митрич поглядывает на Кокса поверх очков, следя за произведённым эффектом. – Представь себе – пятидесятые-шестидесятые, клубы, джаз, блюз, Бэйси, Паркер,

Эллингтон, Дэвис… И тут появляется какая-то школьная группка, которая и играть-то толком не умеет. И эти шпендюки просто берут и перечёркивают всё, что было сделано до них. Причём не мастерством перечёркивают, не оригинальностью идей! Нет, эти говнюки просто начинают продвигать простенькие шлягеры с запоминающимися мотивчиками! И всё! Хана! Музыка умерла – родился шоу-бизнес!

– Чувак, ты передёргиваешь. Не они же изобрели простенькие шлягеры, – Кокс любит занимать позицию, противоположную точке зрения собеседника.

– Но они их продвинули! Они, суки, стали прикармливать журналюг, работать с общественным мнением. В общем, выехали на заказных статьях и слухах. А мы теперь расхлёбываем дерьмо, которое они тогда заварили. Их рецептик, не сомневайся.

– Да хватит вам тереть двадцатый раз об одном и том же, – вмешивается Челя. – Какая разница, кто виноват. Имеем то, что имеем.

И поздно пить боржоми – давайте лучше пить водку. Наливай Шура, а то что-то много текста.

Шурик разливает по рюмкам водку, народ выпивает, покряхтывает, руки тянутся к закуске.

– Пепел, снова ты сёрбаешь! – Челя передёргивает плечами и страдальчески морщится. – Вечно у меня мурашки по спине бегают, когда с тобой киряю. Пей по-человечески, одним глотком. А ты цедишь

– сёрб, сёрб, сёрб, сёрб! Брр-р-р! Извращенец, бля!

– А я не умею одним глотком, – улыбается Пепел.

– Учись! Садишься за стол с порядочными людьми – так веди себя культурно! У меня в голове судороги начинаются, когда я слышу, ты хлюпаешь и сёрбаешь!

– Хорошо, – покорно обещает Пепел, – обязательно научусь. Буду брать у тебя уроки. А ты лучше, голубь, расскажи, как Митрич с

Шуриком учили какого-то пионера импровизировать. Хочу услышать от очевидца…

– О! – Челя радостно выпячивает грудь, – это классика!

– Давай, я сам расскажу, – порывается Митрич.

– Тихо! Засохни! Ты, во-первых, тогда уже был в такой кондиции, что можешь всего и не помнить! А во-вторых, у меня интересней получится!

Челя для пущего вдохновения наливает себе рюмку водки, залпом высаживает её, вкусно закусывает маринованной помидоркой и начинает рассказ:

– Короче, на прошлой неделе эти два обормота – Митрич и Шурик – заявились ко мне с литром водки. Типа негде её оприходовать, а у меня здесь тишь, благодать и мухи не кусают. Я их пустил, конечно – пусть посидят чуваки, жалко, что ли? Разложились они здесь на столике, а я собирался подключиться чуть позже – у меня здесь как раз записывался "Автомат Калашникова". Ну, такая себе пионерская бандочка, ничего интересного. Короче, я сижу, работаю с пацанами, а эти троглодиты типа оттягиваются.