Чак Паланик - Незримые твари

- Совсем как на съемочной площадке, - говорила Эви. - Наборчики декораций, каждый из них подготовлен к съемкам очередного эпизода. Из темноты наблюдает студийная публика.

Клиенты прогуливались мимо, а мы с Эви валялись на кровати с розовым балдахином, заказывая гороскопы по ее мобильнику. Вытягивались на твидовом диванном уголке, грызли попкорн и смотрели нашу рекламу по консольному цветному телевизору. Потом Эви задерет футболку и покажет мне очередной новый пупочный пирсинг. Поддернет рукав блузки и продемонстрирует шрамы от имплантов.

- В настоящем доме у меня слишком одиноко, - жаловалась Эви. - А я терпеть не могу то чувство недостатка действительности, которое бывает, когда никто на тебя не смотрит.

Говорит:

- Я и не ищу в "Брамбахе" никакого уединения.

Дома, в квартире, меня ждет Манус и его журналы. Порножурналы разряда "парень-на-парне", которые, как он утверждал, ему приходилось покупать по долгу службы. Каждое утро за завтраком показывал мне глянцевые картинки с самососущими ребятами. Свившийся калачом, обхвативший локтями колени и выгибающий шею, чтобы отсосать у себя же, - каждый из таких ребят терялся в собственной маленькой замкнутой петле. Можно поспорить, что почти каждый парень в мире пробовал сделать такое. Потом Манус заявлял:

- Это все, что парню нужно.

Дайте мне романтичность.

Вспышка!

Дайте мне возможность отрицать.

Каждая маленькая замкнутая петля из парня, достаточно гибкого или с достаточно длинным членом, - такому не нужен больше никто в мире, говорил мне Манус, тыкая гренкой в эти картинки.

- Таким ребятам не надо заниматься карьерой или личной жизнью, - прожевывал слова Манус, листая журналы. Поддевая вилкой белок омлета, он продолжал:

- Так можно жить и умереть.

Потом я ехала в центр города, в Модельную академию Тейлора, чтобы привести себя к совершенству. Собаки лижут себе дыры. Эви с ее самоуродованием. Занимающаяся созерцаниями пупка. Дома у Эви не было никого, кроме кучи фамильных денег. Когда мы впервые добирались городским автобусом к "Брамбаху", она дала водителю кредитную карточку и попросила место у окна. Опасалась, что везет слишком крупный багаж.

Мне с Манусом, или же ей в одиночку - трудно сказать, кому дома было хуже.

Но в "Брамбахе" мы с Эви дремали в любой из дюжины отличных спален. Набивали вату между пальцев ног и красили ногти, сидя в креслах с ситцевой обивкой. Потом штудировали модельный учебник Тейлора Роббертса за длинным полированным обеденным столом.

- Вот пример поддельного уголка окружающей среды из тех, которые делают в зоопарках, - говорила Эви. - Ну, знаешь, всякие бетонные сугробы, или влажные джунгли с деревьями из сварных труб и леек.

Каждый вечер мы с Эви блистали в персональной неестественной окружающей среде. Клерки прятались, чтобы подсмотреть секс в туалете. Мы обе вбирали человеческое внимание, погруженные в личный маленький жизненный спектакль.

Вот все, что я запомнила из книжки Тейлора Роббертса: при ходьбе вести должен таз. Плечи нужно удерживать отведенными назад. При демонстрации продукции разных размеров, как тебя учат, нужно прочертить невидимую линию от себя к предмету. Для тостеров - проводишь линию от улыбки к тостеру. Для плиты - проводишь линию от груди к плите. Для машины новой марки - проводишь невидимую линию от влагалища. Все сводится к тому, что профессиональное моделирование означает оплату сверхчувствительности в отношении хлама вроде рисовых пирожных или новой обуви.

Мы потягивали диетическую колу, лежа на большой розовой кровати в "Брамбахе". Или сидели у гримерки, меняя форму лиц контурной пудрой, а смутные очертания людей смотрели на нас из темноты за несколько футов. Подсветка, бывало, бликом отражалась на чьих-нибудь очках. Когда внимание привлекает и самое легкое движение, и каждый жест, и каждое слово - очень даже легко сорваться и понестись.

- Здесь так мирно и уютно, - говорила Эви, разглаживая розовое сатиновое покрывало и взбивая подушки. - Тут с тобой не может произойти почти ничего плохого. Не то что в школе. Или дома.

Абсолютно чужие люди в пиджаках стояли неподалеку, наблюдая за нами. Так же, как в ток-шоу на телеэкране, при достаточно большой аудитории легко быть честной. Когда много людей слушает - скажешь что угодно.

- Эви, дорогуша, - говорила я. - В нашем классе многие модели выглядят и хуже. Просто надо убрать границу по контуру твоих румян, - мы смотрелись в зеркало на гримерке, а тройной ряд из никого наблюдал за нами сзади.

- Вот, прелесть, - говорила я, протягивая ей небольшой тампончик. - Смешай тон.

А Эви начинала рыдать. На большой публике любая эмоция просто зашкаливает. Всегда смех или слезы, без промежуточных состояний. Тигры по зоопаркам, наверное, тоже постоянно живут в сплошной мыльной опере.

- Дело даже не в том, что я хочу прославиться как фотомодель, - говорила Эви. - Дело в том, что я взрослею, и когда думаю об этом - мне становится так грустно, - Эви давилась слезами. Она выжимала маленький тампончик и продолжала:

- В моем детстве родителям хотелось, чтобы я была мальчиком, - говорила она. - Ни за что не хочу больше, чтобы мне было так паршиво.

Иногда, в другие разы, мы были на высоких каблуках и притворялись, что отпускаем друг другу сильные пощечины из-за какого-то парня, которого обе хотели. Иногда теми вечерами мы признавались друг другу, что мы - вампиры.

- Ага, - отвечала я. - Мои родители тоже бывало меня унижали.

Приходилось работать на публику.

Эви запускала пальцы в волосы.

- Буду прокалывать себе "гвише", - обьявляла она. - Это такая маленькая складка кожи, которая отделяет низ влагалища от задницы.

Я шла и валилась на кровать по центру сцены, обнимая подушку и глядя вверх, словно на переплетение труб и каналов с лейками, которые положено воображать потолком спальни.

- Не скажу, что они заставляли меня пить сатанинскую кровь, и все такое, - продолжала я. - Просто они любили моего брата больше меня, потому что он был изуродован.

А Эви пересекала сцену по направлению к центру, мимо тумбочки в раннеамериканском стиле, чтобы стать в глубине, около меня.

- У тебя был изуродованный брат? - спрашивала она.

Кто-то из людей, разглядывающих нас, бывало, кашлял. Подсветка, бывало, бликом отражалась на чьих-нибудь часах.

- Ага, очень даже изуродованный, но не в плане сексуальности. Так или иначе, все хорошо кончилось, - говорила я. - Он уже мертв.

Потом Эви очень нетерпеливо начинала расспросы:

- Как изуродованный? Это был твой единственный брат? Старше тебя или младше?

А я откидывалась на кровати и встряхивала прической:

- Ой нет, мне это слишком больно.

- Нет, правда, - возражала Эви. - Я серьезно.