Яков Шехтер - Вокруг себя был никто

Мотл разговаривал по сотовому телефону, увидев меня, он взмахнул свободной рукой в знак приветствия и, сложив пальцы щепотью, покачал сверху-вниз – подожди, мол, минутку. Я отправился сдавать ключ.

М.Стороженко устало улыбнулась из-за стойки.

– Вы отсюда вообще не уходите? – спросил я, протягивая тяжелый брелок.

– Иногда, – на сей раз, улыбка усталой блондинки показалась мне несколько вымученной. – Случается и ночую здесь, – она кивнула на маленькую железную дверь в стене, украшенную яркими плакатами авиационных компаний. – Раньше в гостинице работало пятьдесят человек, после приватизации осталось десять. Четыре уборщицы на восемь этажей, две горничные, два охранника и две девушки на приеме. Сменщица моя сейчас болеет, вот и приходится не уходить с работы сутками.

– А муж? – задал я провокационный вопрос. – Муж не жалуется?

– Не жалуется, – вздохнула блондинка. – Мы давно развелись, он теперь на другую жалуется. Дочка вот хнычет, маму видит редко. Хорошо еще, что бабушка с дедушкой пока в силе, растят ребенка.

– Ну, вы хоть деньги зарабатываете, – уважительно произнес я, –сверхурочные, наверное, хорошо оплачиваются.

– Да какие там деньги! Еле хватает на еду и одежду. Дождешься милостей от Бачея!

– От кого?

– О хозяина гостиницы, Бачея. Держит всех на коротком поводке, знает, сколько глаз на это место зарятся! Так моя жизнь и проходит в одиночестве: с такой работой ни замуж выйти, ни друга завести! А он, хоть бы добавил немного, подарок какой иногда кинул! Только рыщет, сердитый, по гостинице, будто кроме постельного белья тут есть, что украсть. Потом в кабинет приглашает, на беседу о трудолюбии, а сам за пазуху норовит заглянуть.

Разговор с блондинкой принял многообещающий поворот, она уже приготовилась раскрыться передо мной, словно устрица, и продемонстрировать жемчужину души, но тут подошел Мотл.

– Вижу, товарищ, что беседы с женщинами тебя не утомляют!

– Отчего же, – я двинулся от стойки к выходу, негоже мадам Стороженко наши разговоры слушать. – Утомляют, только не сильно.

– А я тебя предупреждал: Таня может заговорить до умопомрачения, – ворчливо упрекнул Мотл. – Зачем соглашался?

В его голосе проскользнул огонек скрытой ревности, и мысль о его романе с Таней вновь всплыла в моей голове, но я оттолкнул ее обеими руками.

–Стой, – продолжил Мотл, останавливаясь перед самой дверью. – Прежде чем усядемся в транспорт, хочу тебя предупредить. Заведующий центром выделил для твоей поездки свою машину вместе с шофером, так что поедем удобно, но учти – шофер – бывший майор КГБ.

– Небось, из отдела по психометрии?

– Молодец, догадался! Именно оттуда. Когда органы разогнали, он со товарищи оказался на улице и пошел устраиваться по специальности. А по его специальности только с криминальными структурами иметь дело. Тут как раз Международный конгресс психометристов открыл в Одессе филиал, он и кинулся к нам, своим бывшим подопечным. В бытность майором зла он никому не чинил, так, мелко пакостил по долгу службы, зато право на ношение оружия и связи у него остались. Вот его и взяли, со товарищи, кого водителем, кого охранником, кого сторожем. Раньше они охраняли власть от психометристов, а теперь наоборот – психометристов от власти. Дядька он, кстати, совсем даже неплохой. Но мало ли. … Сам понимаешь.

– Понимаю.

Неплохой дядька, приветливо улыбаясь, выскочил из скромной «Тойоты» и протянул руку.

– Николай Васильевич. Это я ведь вас встречать должен был в аэропорту, да Мотл перехватил. Здоровэньки булы!

Рука у него оказалось открытой и теплой, без заднего плана, а старательно надетый картуз психометриста, в сочетании с большой кобурой на правом боку, придавал картине фантасмагорический оттенок.

– Я вашего батьку добрэ пам’ятаю, – радостно рассказывал бывший майор, пока машина выбиралась из города. – Як вин там, у Риховоти псыхомэтричному?

– Хорошо, спасибо. Вы с ним встречались?

– Щоб зустричатыся, так ни, но дело его изучал, я ведь усих псыхомэтрыстив одесских по именам и в лицо до сих пор пам’ятаю.

– И краснодеревщика помните!

– У-у-у, – уважительно протянул майор, – вашего прадедушку. Конечно, большой был человек, не чета нынешним. Какие нынче психометристы, так, трава да цветы полевые, а этот был дуб! Дуб в окружении дубов!

От волнения он плавно соскочил с языка коренной национальности на привычный русский. Я еле удержался от смеха. Николай Васильевич понял, что переборщил, и примолк.

Нет ничего более уютного на свете, чем поездка в автомобиле под дождем. Равномерное постукивание «дворников» напоминает ход часов, монотонный шум ливня, под мостами и деревьями сменяется редкими ударами тяжелых капель о крышу. Вывернутые наизнанку, безжалостно брошенные у обочин, зонтики, похожи на трупы загнанных лошадей. Они не дошли. А мы дойдем, доедем под тихую музыку, шелест воды и тиканье «дворников».

На панели водителя, рядом с пепельницей пришпилен какой-то текст, напечатанный крупными буквами, Присматриваюсь и не верю своим глазам – это же описание медитации, которую начинающие психометристы проделывают, выходя из дома. У более продвинутых упражнение настолько въедается в обиход, становясь частью распорядка, что уже не нуждается в концентрации внимания.

Майор замечает мой взгляд.

– То мне ребята напечатали, – охотно поясняет он. – Как выезжаю из гаража, останавливаюсь и читаю внимательно. Ну, шоб аварии не произошло и прочее такое. Мало ли на дороге, как обернется. Работает сказивка, уже год с ней езжу и, тьфу-тьфу, ни одного наезда.

«Тойота» катит по Пересыпи, слева безжизненные останки одесской промышленности.

– Город мертвых, – кивает Николай Васильевич. – Сотни тысяч людей тут кормились, куда только продукцию не отправляли, в десятки стран мира. А теперь некрополь. Добили державу! – и он еще раз, но уже горестно, покачивает головой.

«Таню я успел отключить, судя по всему, Абай ее закрыл на себя и унес связь за черту реальности. Никакой особой энергетики в ней я не обнаружил: обыкновенная женщина, рядовые способности, и вряд ли когда– нибудь были иными. Такое не меняется, или оно есть, или его нет. А россказни об удивительном даровании – обыкновенная приманка, крючок, на который ловят новичков».

Начало смеркаться, мы выехали из Одессы и неслись по дороге, плотно обсаженной кустарником. Летом ветви ольшаника, полные цветов и листьев, образуют живую ограду, но сейчас, осенью, сквозь мокрые голые сучья светились огни деревенских домов, редкие фонари на перекрестках. Промелькнул и сгинул ржавый плакат, наверное, еще советских времен.

«Удвой удой, утрой удой, не то отправим на убой!»