Яков Шехтер - Вокруг себя был никто

Прошли годы, но влияние кровати так и не проявилось, словно не было часов, проведенных в полудреме на ее железной спине. Возможно, посеянные семена дожидаются своего часа в глубине моей психики. Организм постоянно меняется, иногда стресс или значительные физические усилия могут пробудить дремлющие под спудом силы.

О своем приключении я не рассказал даже отцу, сначала от желания поразить неожиданным результатом, а после – стыдясь упущенной возможности. В общем-то, оно – мои тайна и надежда. И я не устаю искать, не устаю толкаться в разные двери, хотя все они, до сих пор, оказывались закрытыми.

Толкаться… Да ты не вылезаешь из библиотеки, прогулка по подземелью – твой единственный поступок, все остальное – умозрительная схоластика! Посмотри на Лору и Таню, слепые котята, а бросились в холодную воду наотмашь, не спросясь! Зато как преобразил их духовный опыт, насколько углубил понимание жизни, улучшил. А ты? Сидишь на берегу, перелистывая страницы, так и не решаясь на поступок.

На берегу… Скорее, в зрительном зале. Странно все это выглядит: намеки Мотла, рассказы женщин. Половину своего времени в Одессе я выслушиваю женские истории, и какие! Меня не покидает ощущение, будто я зритель, вернее, сидящий в зале участник спектакля, построенного умелой и жесткой рукой. Рукой Мастера? Очень может быть. Но кто он, этот таинственный режиссер?

Мотл? Вполне вероятно. За время нашего недолгого знакомства он успел произнести несколько фраз, которые, вполне можно расценить, как приглашение в ученики. Но Мотл – Мастер!? Трудно поверить!

Лора или Таня? Из Лоры может получиться хорошая жена психометриста, но не более, хотя и это ох, как немало.

Скорее Таня.… Но с Таней есть некая закавыка: образ ученицы Абая и Мирзы плохо стыкуется с манерами взбалмошной дамочки, произносящей возмущенные тирады на моей лекции и упоенным щебетанием экскурсовода Художественного музея. Словно три разных человека или… или три разные маски, каждая для другой ситуации. Если она их меняет специально, то это действительно похоже на работу Мастера.

Характер каракалпакской Тани чем-то напоминает характер Оливии, единственной женщины-Мастера за многие века психометрии. Те же самостоятельность суждений, понимание людей, хорошая энергетика. Рассказанная ею история, по сути, отражение истории моих отношений с Верой. Не в том ли состоит одна из функций Мастера, показать ученику его истинное лицо? Если так – Таня с задачей справилась. Себя, как в зеркале я вижу…

Нет, трудно представить. Для Мастера Таня слишком заполошна, эмоции в ней явно преобладают над разумом. Хотя, возможно, и это маска игра, туман над водой. Меня очень ловко водят за нос, но кто, кто?!

Удачнее всего мы обманываем самих себя. Сколько раз я повторял эту фразу на лекциях, а применить, примерить ее на лектора так и не удосужился. Моя жизнь – не более чем ловкий обман, в котором дурак и дурилка одно и тоже лицо: ваш покорный слуга, пишущий эти записки…

Уснуть так и не удалось: отложив перо, я до рассвета изучал собственный дневник. Понимание забрезжило вместе с первыми лучами солнца, но, опасаясь быстрых решений, я отодвинул записи в сторону и принялся за упражнения.

Упражнения пошли плохо, я все время думал о Вере. Не увидеть ее больше, не прикоснуться, не услышать голос – невозможно, немыслимо. От нашей любви осталась только страсть, чувственная, физическая оболочка, но разве этого мало? Впрочем, я постоянно говорю только о себе, Вера меня, скорее всего, просто ненавидит.

Ровно в девять раздался звонок.

– Красивый, ты готов?

– Доброе утро, родственник.

– Доброе, доброе. Вали вниз, поедем подкрепляться.

– Опять в ресторан?

– А то куда, какой разговор без накрытого стола.

– Так ты же покататься хотел, посмотреть?

– Сначала покатаемся до ресторана, а там посмотрим. Спускайся уже, нудный!

После бессонной ночи вид у меня был не самый приятный.

– Ты не болен? – участливо спросил Филька, сжимая мою руку. – Мужчина бледный со взором горящим. Может, полечимся?

– А чем ты лечишь?

–Да у меня одно лекарство, – засмеялся Филька, – перепихнин с повторином. Помогает железно. Ты, поди, забыл, вкус таких капель?

Попал в точку, негодяй! Сначала Вера прекратила меня баловать, потом утешать, потом любить, а потом вообще перестала спать в одной постели. Но это – как бы мои личные заботы, знать о них, а тем более видеть по лицу, никто не должен. Филька или угадал, или разгадал.

Если просто попал, то не страшно, отшучусь, и все. Он ведь постоянно говорит об этом, вот и угодил с разбегу в десятку. Но если разгадал, то мои дела плохи: тогда понятно, почему со мной откровенничают молодые свободные женщины.

–Послушай, доктор Айболит, прибереги свои рецепты для бармалеев. Времени у нас немного, если кататься, то немедленно.

Встроиться в Филькин поток оказалось довольно простым делом, всего за несколько минут я перешел на его лексику и стал подыгрывать, изображая слегка лопоухого простачка. С таким типом личности Филька чувствует себя уверенно, а значит, будет вести себя свободно. Честно говоря, его откровенность мне ни к чему, но наработанная годами психометрическая привычка говорить с каждым человеком на его языке включилась автоматически.

– Где вчера пропадал? – Филька распахнул дверь джипа. – Я тебя полдня вызванивал.

– В Николаев ездили, встреча с молодежью.

– А-а-а,– протянул Филька, рывком снимаясь с места. Джип вильнул перед носом отчаянно забибикавшего «Жигуленка» и встроился в поток машин.

– Николаев хороший город. Я в нем филиал открываю: «Шведский стол из Одессы». Ты там успел с кем-нибудь познакомиться?

– Откуда? Лекцию прочитал и обратно.

– А-а-а, – снова протянул Филька. – Я человечка надежного ищу, дела вести. Работы немного, надзор да учет, а бабули хорошие. Главное, чтоб положиться на него можно было, и чтоб в Николаеве жил. Нет такого на примете?

Я даже усмехнулся.

– Филя, это я у тебя спрашивать должен, ты же тут акула местного масштаба.

– Ладно, проехали, – Филька, небрежно, одним пальцем, вписывал джип в прямые углы перекрестков. Осенняя Одесса катилась мимо, увядшая, словно старая песня.

Перед шлагбаумом, закрывающим въезд на Морвокзал, Филька остановился. Из будки вышел увесистых размеров парнишка и, помахав рукой, протянул ладонь к открытому окну.

– Все толстеешь? – спросил Филька, вкладывая купюру в ладонь. – Сколько уже набрал?

– Тебе столько не прожить, – осклабился парнишка.

– А мне и не надо. Больше ста живут только верблюды.

Парнишка вернулся в будку, шлагбаум пошел верх, и мы неторопливо въехали на территорию порта.

– Зачем шлагбаум? Пиратов опасаетесь? – спросил я, открывая окно. В кабину джипа ворвался крепкий запах настоянной на мазуте соленой воды, водорослей, умирающих на сваях причалов, пеньковых канатов, ржавчины, свежей краски