Яков Шехтер - Вокруг себя был никто

Это он мне. И пальцем показывает, куда ложиться. На место свечи. Я отпустила сумочку, которую сжимала в руках, подобно талисману, и села на то место, где стояла свеча. Лицо Мастера оказалось прямо передо мной, я увидела его глаза и поняла, что будет дальше. Надо было опрокидываться на спину, но я не могла, тело будто сковал столбняк. Ева обняла меня сбоку за плечи и тихонько потянула вниз.

– Сдавайся, – раздался ее шепот, – сдавайся, глупенькая.

Потом, потом Мастер лег на меня и вошел внутрь. Боли не было, стыд оказался таким огромным, что физическая сторона процесса отступила на второй план. Я лежала посреди площадки, освещенная луной, Ева, Лина и Гриша внимательно смотрели на движения Мастера.

Все закончилось за несколько секунд и вовсе не походило на происходящее между мужчиной и женщиной, а скорее напоминало утверждение права, столбление участка, укрощение кобылицы. Мастер вошел в меня на считанные мгновения и тут же покинул, ни о каком удовольствии с его стороны речи не шло. Да и какое может быть удовольствие от дрожащей, залитой слезами и день не мывшейся женщины.

Спустя минуту Мастер оказался на своем месте, только я, раскоряченная, словно лягушка, лежала посреди площадки. Мне было очень, очень стыдно, настолько стыдно, что чувства онемели или скукожились.

– Вставай, – сказал он и протянул мне руку. Я ухватилась за нее, и села. Рука была твердой и горячей, от нее исходил едва уловимый запах сандала. Так пахло в квартире у Евы.

– Садись на свое место.

У меня появилось «свое место», значит, меня приняли. Я поправила одежду и села возле Мастера. Ева вернула свечу в середину круга. Прошло пять минут, десять, пятнадцать. Лица сидевших напротив излучали спокойствие и торжество, значит, происшедшее со мной не выглядело унижением, а ритуалом, инаугурацией. Стыд исчез, время потекло незаметно, словно во сне. Вдруг Мастер заговорил.

–Ты живешь четвертый раз. Первое воплощение слишком далеко, вижу его, но не сейчас, всматриваюсь в него, но не близко.

Во втором ты была женой повешенного, прожила с ним долгую жизнь после казни, но так и не вышла за него замуж.

В третьем твоим мужем стал, тот, кто стоял за спиной. Ты никогда не видела его лица, вас везли двое суток в товарном вагоне, набитом до отказа. Он вошел в тебя, но ты не смогла ни пошевелиться, ни закричать. Поезд затормозил, толпу качнуло и твоего мужа раздавило о стену. Он умирал, не раскрыв объятий, холодея в тебе. Ты прожила с ним внутри еще полдня, пока эшелон не прибыл на конечную станцию. Вас разделили, и ты даже не смогла взглянуть ему в глаза. Смерть пришла за тобой спустя три часа; когда душа упорхнула, тело очистили огнем.

Мастер замолчал. Прошло еще несколько минут. Мои мысли метались, я не понимала, о чем он говорит, но изо всех сил старалась запомнить каждое слово.

– Ты останешься здесь до утра. Без обуви, денег и документов. Медитируй над огнем свечи, пережигай силу реинкарнаций. В Одессу вернешься поездом. Только поездом.

Он помолчал еще несколько минут и добавил.

– В мое отсутствие твоя ведущая – Ева. Ее слово – как мое. Успехов.

Мастер встал и вслед за ним, точно чертики на пружинках, подскочили остальные. Росту он оказался довольно большого, грузный, но двигался легко, его походка напоминала движения Евы. Хотя, пожалуй, наоборот, Ева подражала ему.

Тремя бесшумными шагами он проглотил расстояние до лестницы и погрузился в нее, как в воду. Секунда – и его не стало. Лина и Гриша поспешили за ним, Ева задержалась на пару мгновений; сдернув с меня туфли и подобрав сумочку, она чмокнула мою макушку и исчезла.

Первые полчаса я оцепенело рассматривала пламя свечи. Происшедшее оказалось столь огромным, что переварить его можно было только по частям. Главное я решила отложить на потом, а сейчас вспоминала все в мельчайших подробностях и повторяла, заучивая наизусть.

Ева много раз повторяла: встреча с Мастером, как чемодан. Привозишь его домой и долго распаковываешь, раскладывая каждую вещь на место. Мой чемодан получался странным, но я была полна решимости довезти его в полной сохранности, а разобраться потом, на спокойную голову.

Во время упражнений на Черноморской мы часто медитировали. Ева ставила передо мной то цветок, то камешек причудливой формы, то чучело попугая.

–У каждой вещи есть внутренняя сторона, – говорила она, – если сосредоточить внимание только на предмете и долго рассматривать, можно поникнуть в его суть. Проникнуть – означает понять, понять – соединиться, соединиться – сделать частью себя. Дабы слышать Поток, нужно разрушить забор, построенный нашим «эго», позволить сигналам добраться до сознания. Сейчас ты забаррикадировалась со всех сторон и способна услышать, только если прямо перед тобой включить сирену. Нужно научиться впускать в себя Мир.

Я честно таращила глаза, но внутренняя сторона передо мной не открывалась. Мы перепробовали много разных предметов, однако результат не менялся. Только на две вещи Ева запрещала смотреть: на воду и на огонь.

– Ты еще слишком слаба для такого рода медитаций. Вода уносит, а пламя может сжечь. Взрослей быстрее, тогда и попробуем.

Я смотрела на пламя свечи, со страхом ожидая какого-то невиданного эффекта, но ничего не происходило. Прикрывая от усталости веки, я заметила, что огонь все равно остается перед глазами. Усталость снова начала прижиматься ко мне бархатной подушкой.

– Нового ученика, – вдруг всплыли из памяти слова Евы, – три раза бьют палкой. Те, кто пришел за интересной жизнью и красивыми игрушками, после этого уходят. Оставшихся сбрасывают со скалы. Каждого со своей.

Как же я могла забыть! Ведь Ева потихоньку готовила меня, рассказала почти все, что должно произойти, даже отвечать научила, а я забыла, выпустила из головы, вот дура!

От постоянного рассматривания язычка пламени мир вокруг померк, превратившись в черную пелену. Глаза начали слипаться, я изо всех сил старалась не заснуть, но в какой-то момент перестала понимать, когда глаза закрыты, а когда нет: огонь словно оказался внутри меня, заполнил окоем, пробрался под волосы, начал жечь. Я захотела отшатнуться, встать, но вместо этого повалилась на бок.

Наверное, это был обморок, перешедший в глубокий сон, или просто сон, близкий к обмороку. Когда я открыла глаза, башню заливало солнце, с лимана доносились крики чаек и шум лодочных моторов. Левая рука, на которой я лежала, совсем затекла, сесть мне удалось с трудом, ноги без туфель закоченели. На полу стояло блюдце, залитое воском, часы показывали десять утра. Я поднялась на ноги и начала спускаться вниз.

Внутри было спокойно и пусто: Мастер велел возвращаться домой поездом, значит, нужно попасть на вокзал. Дорога вдруг оказалась совсем не простым делом, каждый шаг босыми ногами по щебню и камням крепостного двора причинял страшную боль моим ступням. Я вспомнила каролино-бугазское детство и постаралась представить себе, будто кожа на ступнях стала такой же толстой и грубой. Шаг, другой, третий – и я пошла. Увидев меня, сторож оторопел.