Андрей Волос - Аниматор

Ну и черт с ней, техник выключит.

Боже мой, какое опустошение наваливается после двенадцати сеансов!

Нет, не наваливается. Наоборот — распирает. Чувствуешь себя пустым тонкостенным стаканом. Стукни ложечкой — зазвенит.

Есть же в мире нормальные занятия!.. Столяр. Сделал стол — и смотри на него. Вот он, есть. Потрогать можно. Хороший, гладкий. Не зря строгали. Будут люди за ним сидеть, борща хлебать. Или, например, каменщик. Тот вообще — ого-го! Камень на камень. Не отмахнешься.

Состарился, внуков взял в обе руки, привел, головы им задрал.

Поглядите, внуки, на этот дом. Этими вот самыми, да. Мозолистыми этими.

И уж если научился строгать или класть кирпичи, то можешь успокоиться. Вот оно — ремесло. В этих вот самых руках оно и есть.

А тут что?

Двенадцать сеансов. Двенадцать кратких, пронзительных восторгов, когда в колбе Крафта навечно вспыхивает очередное сине-розовое пламя! Есть! Получилось!.. Но краток, краток этот миг. Да, получилось… А следом уже катит сомнение, маячит страх. Сейчас получилось, а что в следующий раз? Это от тебя не зависит, парень, сам знаешь. Тут умением не загордишься. Вон сколько примеров перед глазами. Год, два, три, десять: есть! есть! есть!.. И вдруг — осечка. А все вокруг ободряюще улыбаются: ничего, бывает. Может, установка забарахлила? Ты же знаешь: фриквенс-излучение — оно ж капризное. Давай-ка еще разочек… Напрягаешься изо всех сил — осечка!

И опять. И опять. И все. И как будто ничего не было. Не было этих леденящих восторгов. Не было восхищения. Ах, да что говорить, ни черта, выходит дело, не было!..

Вот он — ужас-то. Вот он — ад. Вот она — смерть аниматора. Неважно, что он, быть может, еще сто лет проживет. Это уже не человек — так, пустая оболочка. Все, что было в нем горючего, сгорело. Что было летучего — сублимировалось. Что было живого — испустило дух.

Осталась тупая, косная плоть, тоскливо таскающая себя по белу свету.

Зачем? — она и сама не знает. Ее уже ничто не порадует — ни дружба, ни любовь: она знала восторги ярче любовных, ее пронизывали чувства выше дружеских. Все, конец аниматору. Дайте ему стул покрепче, пусть сядет. И сгоняйте кто-нибудь за пивом…

Ну а если, напротив, он еще вполне дееспособен и вдохновен, если к тому же у него был удачный день, если ему повезло, если он смог сегодня сделать то, о чем вчера и не мечтал, — должно быть, он рад?

Должно быть, он горд? Как бы не так! — он мрачен и уныл, и вид у него такой, будто отобрали последнее, и к вечеру непременно напьется, загорюет, начнет жаловаться, ныть и толковать о самоубийстве. Почему? Потому что знает: завтра ему так по-сумасшедшему уже не повезет. Завтра будет КАК ВСЕГДА. Казалось бы, что в этом страшного? Норма, обыденность, будни — это плоть жизни, сердцевина, самая питательная ее часть, без которой не прожить человеку. Да, все так — только не для него. Ему подай горчицу, перец, хрен, уксус, а макароны жрите сами. Потому что для него макароны — это КАК ВСЕГДА, то есть рвотное, яд, беда, сон, умирание, мрак, и при одной только мысли о макаронах он уже скулит, пьет горькую и готов повеситься, но вместо этого до поры до времени только отравляет жизнь окружающим…

Подобное устройство лишает человека права заводить детей, о чем моя собственная практика кричала устами моей первой, последней и единственной дочери Даши. Да, я был против обзаведения потомством — осознанно и убежденно. Как мог, я растолковывал Кларе всю ущербность и выморочность моего возможного отцовства. Каюсь: не раз и не два, будучи доведенным до белого каления ее нелепыми умопостроениями, я говорил, что понимаю природные надобности, но в силу иной природы не могу ни разделить их, ни участвовать в удовлетворении, но я люблю ее, думаю о ее благе, а потому смирюсь, если Клара уйдет к более подходящему человеку.

Что делать, я сам это говорил… Идиот! Я не понимал тогда, что она — центр Вселенной. Да, центр Вселенной — вот и вся моя география!..

Видимо, она так и сделала.

Правда, для меня остается загадкой, как именно это произошло.

Собственно говоря, мы не расставались ни на минуту, поскольку физическая, пространственная разделенность вовсе не приводила к нарушению метафизической связи между нами. С точностью до полуминуты я мог сказать, когда она вышла из дома, чтобы поехать в редакцию или клуб, хотя сам торчал в анимабоксе или ехал в машине; точно так же и

Клара рассказывала мне вечером о моих передвижениях, победах и неприятностях или по крайней мере с таким пониманием слушала, что я и на секунду не мог усомниться, что все это ей известно и без моих разглагольствований.

А ведь для того, чтобы обзавестись новым мужчиной, требуется схождение целого веера обстоятельств, каждое из которых, в свою очередь, требует времени. Во-первых, нужно познакомиться. Как правило, женщины не знакомятся первыми, более того — норовят сделать вид, что избегают знакомств. Следовательно, нужно дождаться, когда появится заинтересованный субъект. Впрочем, для Клары эта фаза не представляла никакой проблемы — стоило мне отойти на пять минут в сторону, как возле нее появлялся какой-нибудь докучливый хлыщ в желтых ботинках. Но все же нужно провести с человеком хоть сколько-нибудь значительное время, чтобы понять, что он собой представляет и не рискованно ли вручить ему самое себя. Завязка нашего собственного романа, во всяком случае, тянулась месяца три, что по теперешним быстролетным временам кажется просто невообразимым. Честно говоря, поначалу я и не строил никаких планов на ее счет. Эта худышка при первой встрече не вызвала у меня не только того гулкого, из ряда вон выходящего удара сердца, всегда заведомо подтверждающего встречу с будущим, но даже и рядового интереса. Я обратил внимание лишь на хвост ее темно-русых волос, схваченных на затылке золоченой скрепой. Я в ту пору был увлечен одной отчаянной барышней, которая брала тем, что беспрестанно плела вокруг себя тугую паутину совершенно бессмысленной мелкой лжи — должно быть, для того, чтобы каждую минуту быть готовой к большой.

Она врала во всем, всегда и настолько нелепо, что в это просто невозможно было поверить; тем самым она подогревала интерес к себе, до поры до времени представляясь неким возвышенным существом, волнующе оторванным от действительности и здравого смысла. Наши отношения находились на самой высокой точке, и еще представить было невозможно, как быстро они скатятся в низины раздражительности и мелочных разборок. Короче говоря, я даже не понял, почему так радостно улыбается девушка, поставившая свой поднос на столик, за которым я заканчивал скромный обед, и только когда она назвала меня по имени, что-то забрезжило в памяти. Я оказался в университетской столовой случайно, она же, как выяснилось, училась в аспирантуре.