Владимир Спектр - Русский жиголо

– Ага, вали, вали, – Макар белеет от злости, – вали, обидчивый мудак, на хуй ты мне не усрался со своей поддержкой.

Остаток дня я провожу дома, скучаю, уныло мастурбирую под порноканал, но так и не кончаю, смотрю на свое отражение в идиотское зеркало на потолке, в глаза будто песок насыпали, отражение двоится, троится, мутнеет и вскоре исчезает вовсе, я начинаю тереть глаза руками, смотрю по сторонам, и картинка проясняется, телки на экране плазмы так отчетливо сосут здоровый ниггерский хуй, что даже страшно становится, но с зеркалом – все та же лажа, ни черта не видно, что же это за странное расстройство зрения?

Я нервничаю, глотаю ксанакс и включаю свой новенький X-Box 360.

Вяло играю в Far Cry Evolution, меня безостановочно мочат, и уже через час я бросаю это занятие, просто валяюсь на диване, своем любимом красном кожаном дружке от Zani & Zani, безучастно пролистывая последние номера GQ, Esquire и Men's Health, рассматриваю свои фотки в разделах светской хроники, зачем-то воткнув в CD-проигрыватель старенький альбом почти забытого Underground Resistance. Детройтское техно не помогает, и я уже начинаю подумывать о том, чтобы развлечься замысловатым самоубийством, как мой новенький слайдер Nokia Sirocco выдает последний хит Снупи Дога на предельной громкости.

Я нажимаю зеленую кнопку, и, конечно, это мой старый кореш Егор, очередной расслабленный женский любимчик, неженка с брутальной внешностью и имиджем средней руки наркодилера, владелец маленького бутика бельгийских дизайнеров. Среди всех моих стародавних знакомых, похоже, лишь он один выжил, он один остался свидетелем и соучастником моей шалой юности, тех ярых лет, что насквозь были пропитаны рэйвом, сексом, наркотиками и безумием, а еще ощущением безграничной свободы, непрекращающейся, неисчерпаемой личностной свободы, презрением к деньгам и связям, приличиям и условностям, комфорту и стабильности. Да мы самого слова такого не знали в те времена, какая уж там стабильность!

Как мы с ним отжигали тогда, на самой заре клубной России! Клуб «Птюч» был нам родным домом, тусовка не останавливалась ни днем, ни ночью, ни в будни, ни, тем более, в выходные. Нам было весело, весело, очень весело, а вы как думали, черт возьми, даже словами не передать, как нам тогда было весело! Мы болтали, смеялись, пили, курили, двигались, закидывались, трахались, вставлялись, слонялись без дела, и нам все время было весело. Нам было так весело, что, похоже, в конце концов, мы исчерпали лимит веселья, отпущенный на всю жизнь, и вот теперь извечной скукой расплачиваемся за те дикие времена, повышенным давлением и общей вялостью платим мы по счетам нашей юности.

А времена, между тем, изменились, и люди тоже. Машка Цигаль теперь шьет бархатные спортивные костюмчики в стиле Juicy Couture, Тимур Мамедов, по слухам, мотает срок где-то в Израиле, Владик Монро заделался художником, а Игорек Шулинский поит невнятную студенческую тусовку в «Водка-баре».

Ну что поделать, тот угар и свистопляска на самом деле были жизнью взаймы, наступила пора погашать кредиты. Сроки вышли, куколка, мы повзрослели, и у нас уже не горят глаза, последний свой экстази я съел больше трех лет назад, и экспириенс тот был всего лишь тусклой пародией на наши прежние тусовки. Я иногда думаю, что мы с Егором очень похожи, ведь у него те же проблемы, что и у меня – пустота повседневности поглощает нас, ничто уже особенно не интересно, ничто не вставляет, вот даже «круглые» уже не те…

Похоже, что мы навеселились до предела, досыта, за короткие юношеские годы вдруг кончились восторг и удивление, отпущенные на долгую жизнь. И вот результат: теперь ничто уже не трогает нас, окружающее пространство, весь дивный огромный мир потерял свежесть и краски, сжался до маленького мирка, ну что ж, ничего с этим не поделаешь, приходится жить так, в пустоте.

Я, впрочем, не обламываюсь, мне комфортно.

– Теперь нам до самой смерти жить в пустоте, – говорю я Егору вместо приветствия.

– В смысле? – не врубается он.

Он старше меня на пять лет, но выглядит отлично, ему никак не дашь больше двадцати пяти, поджарое гибкое тело, кубики на животе, загорелый, бритый наголо красавчик из журнала, правда, глаза выдают старика, но это не страшно, по хую, по хую, я так считаю, и все со мной соглашаются, главное – тело, ведь в нашем мире смотреть в глаза стремновато, да и вообще не принято.

– Привет, – говорит Егор. – Ну и чем занимаешься, подружка?

Между собой мы всегда общаемся, словно две хабалистые педовки, это такая игра, воспоминание о молодости и безумных тусовках, обо всех наших голубых дружках, вроде того же Владика Монро, Сашки Шкловского или Бартенева.

– Да в кино собираюсь со своей, а ты?

– На работу еду, я ведь такая работящая.

Егор последние несколько лет строго верен своей подруге, жене министра какой-то бывшей союзной республики. В благодарность за верность и скромность именно она одарила моего приятеля тем самым небольшим бутиком на Кутузовском проспекте. Егор возит бельгийцев и кое-каких японцев, но в целом не напрягается.

В конце концов, его благосостояние совсем не зависит от того, как в магазине идут дела.

– Не рано на работу-то?

– В самый раз, в самый раз, я так давно там не была, пора уже заскочить, задать там всем шороху.

– Ты уж задай им, – смеюсь я, – или дай.

– Нет уж, милочка, – смеется в ответ Егор, – всем будешь давать – скоро кончишься, я не такая, как некоторые. Я теперь приличная дама. Живу тихонечко со своим восточным счастьем, и ни направо, ни налево.

– Совсем никуда, что ли?

– Ага. Именно. Ни в рот, ни в зад.

– Понятно. А чего звонишь?

– Да соскучилась сильно. Моя вот уехала на родину, на очередную народную вакханалию, то ли свадьбу, то ли похороны, то ли выборы какие, не помню, но это ведь и не важно, правда? В смысле, к чему нам отягощать свою память ненужной инфой, да? Ну вот я и звоню, предлагаю, может, встретимся, поговорим про кино?

– Про кино? – я задумываюсь, ибо «поговорить про кино» на нашем с ним языке значит замутить «первого». Почему-то именно кинематографическая тема под «белым» идет особенно бойко. Помню, последний раз, когда мы нанюхались в «Прадо», то полночи до хрипоты спорили о независимых режиссерах. Егор утверждал, что Такеши Китано все еще нельзя относить к мэйнстриму, я же твердил, что как только авангард получает приличный кэш, то тут же весь его радикализм и заканчивается. Впрочем, я не очень хорошо помню, быть может, речь шла о Вонге Кар Вае, Такасе Миике или вообще о ком-то малоизвестном, но что-то было в этом роде, какое-то восточное дерьмо, точно.

– Ну, милая… – тяну я, и, сказать честно, мне хочется, ох как хочется послать все к черту, похерить и мою властную подругу, и все эти ебаные игры в отношения, задвинуть планы и диеты, здоровый образ жизни, силовые тренировки и прочее, сесть с этим родным раздолбаем в каком-нибудь правильном месте, там, где не так много придурков и шлюх, и, главное, никого знакомых, чтобы, не дай бог, ни одному уроду не взбрело бы в голову радостно орать при виде нас: «Привет!», – чтобы ни один лох не плюхнулся бы за наш укромный столик, чтобы только чивас со льдом и кокос, да еще ненавязчивая музыка, какой-нибудь minimal или down-tempo, и наша беседа, пустая и никому в целом мире не интересная, не несущая в себе ничего, никакой информации, кроме энергетики и тепла, вот именно – тепла, почти материнского тепла, а не в нем ли я нуждаюсь сейчас больше всего?!