Юрий Козлов - Воздушный замок (Журнальный вариант)

— Спасибо, достаточно. — Андрей совершенно растерялся.

— Назови ещё кого-нибудь! — потребовал дядька.

— Артюр Рембо, — сказал Андрей, найдя глазами первый попавшийся книжный корешок.

— …Общественный акрополь, — немедленно заговорил дядька, — затмевает самые грандиозные замыслы современного варварства. Не опишешь матовый свет, порождаемый невозмутимо пепельным небом, имперским блеском строений и вечной заснеженностью земли. Здесь воссоздали…

Андрей начал замечать, что блеск у дядьки в глазах гаснет, сменяется тревогой, отчаянием. Чувствовалось: он продолжает лишь по инерции.

— …с пристрастием к диковатой чудовищности, все классические жемчужины архитектуры. Я присутствую на выставках живописи в помещениях стократ обширней, чем… Боже мой! — закричал дядька, закрыл лицо руками. — Объясните, где я, как сюда попал?

Андрей попытался объяснить.

Дядька по-прежнему трясся, но уже не от безумия, а от испуга. Архитектура после кратковременного прояснения вернула его к страданиям, которых он не чувствовал в своём безумии. Дядька бросился к двери, но тут вошёл отец.

— Мы тут… беседовали, да, беседовали…

— Ладно-ладно, пойдём ко мне! — Отец увёл его в кабинет.

О чём они говорили, Андрей не слышал.

Вскоре за дядькой приехала седая женщина, увела его, комкающего а руках деньги, смеющегося, разговаривающего с самим собой.

— Кто это? — спросил Андрей.

— Это? — вздохнул отец. — Один мой друг. Когда-то учились вместе, вынашивали какие-то идеи. Работать начинали вместе…

— Ну, а потом?

— А потом он какое-то время был вдали от Москвы, от работы. Сейчас вот вернулся, но… Вряд ли он сможет работать. А когда-то подавал большие надежды. Фанатик. Видишь ли, у него был не только незаурядный талант, но ещё и энциклопедические знания и исключительная работоспособность. Он мог бы стать хорошим архитектором.

— Что же он построил?

— Ничего, — ответил отец, потирая морщину на лбу. — Ничего. Только несколько проектов, но… к ним ещё вернутся. Когда-нибудь. Мне кажется, он… обогнал своё время.

— В таком случае, — сказал Андрей, — что же, кроме бед и несчастий, принесла ему архитектура? Что же это такое! Почему?

— Потому что это наша жизнь, — ответил отец и ушёл в кабинет.

…Андрей прогнал ненужные воспоминания. Что бы ни было, в каких бы рваных парусиновых ботинках ни ходили сумасшедшие дядьки, ему, Андрею, деваться некуда. Так да здравствует же архитектура!

Хотелось смеяться и плакать. Архитектура… Это женщина! Это она, строгая и ласковая, в голубом хитоне вела Андрея за руку по земле, по облакам, по небу… К звёздам, где господь бог проектирует галактики на чёрных кальках!

Голова кружилась… Андрей был совершенно счастлив. Ясен был его путь. Он посмотрел на чёрное окно, на разобранную кровать и понял; сегодня не удастся заснуть…

…Занятия в школе тем временем заканчивались. Бушевали грозы. Средь бела дня вдруг в серую тьму проваливался город, и в пору было зажигать свет в эти предшествующие грому, молниям, ливню глухие, смутные мгновения. Пустынными стали дорожки в парке. Володя Захаров подобрал в пригородном пруду гуся с перебитым крылом. Теперь дома у него поселился и гусь, названный Петькой. По слуху и остроте восприятия Петька соперничал с Дельтой. Если Дельта чувствовала Володины шаги ещё в коридоре, то Петька вытягивал шею и гоготал, когда Володя только входил в подъезд. Все животные и птицы попадали в Володины руки после несчастий, катастроф и, даже выздоровев, как бы несли на себе отблески прошлых бед. Это в какой-то степени отнимало у них природную непосредственность, делало похожими на людей. Соответственно и любовь их к хозяину была особенной. Казалось, они не желали возвращаться к обычной своей жизни, а видели отныне свет лишь в одном окне — в хозяине.

По-прежнему пытался Андрей целовать Анюту в парке и на лестнице, по-прежнему она не давалась. Кое-какие странности стал замечать Андрей в её золотистых глазах. Словно сравнивает его Анюта с кем-то, и… не всегда в пользу Андрея сравнение. Золотистые глаза становились сумрачными, ни о каких поцелуях и речи быть не могло. Андрей принимался ревниво выяснять, но Анюта тут же замыкалась, и он понимал, что лишь вредит себе этими ревнивыми выяснениями, что вообще не может быть ничего глупее ревнивых выяснений, когда лишь подозрениями они питаются. И ничего не может быть бессмысленнее их, когда всё ясно. Как-то по логике оказывалось, что нет необходимости ревновать ни до, ни после…

Однажды Андрею удалось зазвать Анюту к себе домой. Там он открылся, что станет архитектором. Анюта промолчала, ничто не мелькнуло в её золотистых глазах.

— Архитектором, — повторил Андрей, — ты понимаешь, что это такое?

— Наверное, это очень интересно… — равнодушно ответила Анюта.

— Это… Это… — Андрей не нашёл слов, чтобы выразить переполнявшие его чувства и удивление, что Анюта этого не понимает. — Это мой путь! Моё призвание…

— Ну да, — ответила Анюта, — строить разные там дома… улицы…

Андрей попытался повалить её на диван, но, увы, безуспешно.

— Почему? — спросил Андрей, отдышавшись. — Почему ты так себя ведёшь?

Анюта тихонько засмеялась. Оглядела высокие книжные шкафы и стеллажи.

— Как много у вас книг…

— При чём здесь какие-то книги?

— Так… У нас гораздо меньше. А из старинных толстых — один Брем.

Андрей, как гипнотизёр, не мигая, уставился Анюте в глаза. В то время он уже знал силу собственного взгляда. Не мигая, не думая ни о чём, лишь внутренне неистовствуя, в самые зрачки собеседнику смотрел Андрей, как бы парализуя их, не допуская в них никакой посторонней мысли, дожидаясь момента, когда задрожат, заплавятся чужие зрачки — значит, всё! На какое-то время побеждён человек. Делай с ним, что хочешь!

С Анютой, правда, вышло по-иному. Она хоть и не выдержала взгляда, но до конца не подчинилась. Заплакала, закрыла лицо руками.

— Ну что? Что ты от меня хочешь? Что я должна делать! Ты хочешь, чтобы я… Но я… Как я могу…

И снова Андрей впился взглядом в золотистые глаза Анюты, «Хочу! Хочу!» — мысленно прокричал.

— Нет-нет! — испуганно ответила Анюта.

— Что «нет»? — усмехнулся Андрей. — Я же молчу.

— Ты сказал: «Хочу! Хочу!» Я слышала…

— Я ничего не говорил, но, может… тебе послышалось то, что ты хотела услышать?

— Мне ничего не послышалось! Я ничего не хочу! Не хочу, потому что… не могу. Ну зачем всё это?

— Подожди, подожди…

Анюта плакала.

— Не плачь, не плачь… — гладил Анюту по голове, целовал осторожненько в щёки, огонь ощущая под смуглой матовой кожей. Два человека единоборствовали в нём. Один едва удерживался, чтобы вновь не броситься на Анюту, другой — чуть не падал ей в ноги, умоляя простить за то, что не знает удержу в мыслях. — Не плачь, знаешь, как я люблю тебя…