Ярослав Веров - Господин Чичиков

Паляницын глянул на Спелого, мол, давай, назови сумму, чтобы мы могли просчитать свою.

– Я беру сто штук. И пятнадцать обещал пацанам, – твердо объявил Игорь Игнатьевич. – Из них пятьдесят вообще мои.

– Верю. Нам, значит…

– Вам тоже стольник.

Паляницын кивнул и больше со Спелым не разговаривал. Тот молча развязал пояс и под страдальческим взглядом Жеки выложил десять пачек.

– Ну, я пойду, – буркнул он. Кивнув Паленицыну, попрощался: – Бывай, Тихонович.

– Ну-с, Евгений. Теперь я тебя внимательно слушаю, – сказал Паляницын, распихивая пачки долларов по карманам. – Расскажи мне, чего ты так боишься? Бежал, верно, не из-за Спелого?

– С чего начинать?

– С магнита…

В препаскудном настроении оставлял Евгений Петрович Миокард город Н. Ни радости, ни даже облегчения не испытывал экс-гипнотизер по поводу избавления от верной гибели. Был он полон печали и скорби. Прожитые годы можно было смело перечеркнуть к такой-то матери. И виновато в этом было не больше, не меньше, чем все человечество вместе взятое, вся эта смердючая куча дерьма. Лежит себе посреди дороги, вон как та дохлая кошка, что кстати мелькнула за окном, и воняет. И черви всякие, вроде сволочи Артема из нее прут. Питаются.

А в это время к его «Хонде» неумолимо приближался черный «BMW». Клоп с Шайбой подсуетились и за небольшой процент с будущей добычи дали наводку хорошим парням. И вот когда Жека уже выехал на трассу, его остановил на городском посту автоинспектор.

Постовой вяло принял документы, ни о чем не спросил, а когда сзади бесшумно подрулил и заехал перед капотом жекиной «Хонды» черный «бумер», – вернул, пробормотал «счастливого пути» и ушел в свою будку.

– Вылезай, козел, – тихо, но внятно сказал в окошко «Хонды» интеллигентного вида человек в приличном костюме. И сунул под нос корочку. Удостоверение сотрудника Службы безопасности.

– Мать твою… – задумчиво произнес Жека.

– Вылезай, давай живее.

– Тебе чего? – так же вяло спросил Жека. Он уже догадывался – чего.

– Пересаживайся к нам, поговорим.

– Слушай, гад, я тебе отдаю, чего просишь, но хотя бы на бензин оставь.

– Мы ж не звери, – понимающе покивал интеллигентный человек. – Гони пятьдесят штук, а мелочь оставь при себе.

– Да уж, у вас как в аптеке. На, бери.

Жека достал из «бардачка» газетный сверток и протянул в окно.

– Ну, все, свободен. Приятного пути.

– И тебе того же, – сказал вслед сигнальным огням «бумера» Миокард.

Он глянул на рожу постового, с жадным интересом наблюдавшего за ограбленным из-за стекла своей будки и показал ей, роже, американский фак. Рожа расплылась в довольной усмешке. «Вот же простота населяет этот гребаный город, – подумалось Жеке. – Хоть бы обиделся, урод». Но и этого, совсем уж последнего удовольствия лишен был наш герой. Постовой лишь высунулся и крикнул:

– Давай, отъезжай, а то щас оштрафую.

– Штрафуй не штрафуй, все равно получишь… Нечего с меня взять. Все, голый еду. В белый свет.

В совсем уж черной меланхолии проехал он пару километров и встал на обочине, размышляя, а не облить ли и себя, и машину бензином и не поджечь ли? Мысль, сама по себе бодрящая, никак не нарушила черную Жекину меланхолию. Повернувшись боком на сиденье и спустив ноги на асфальт, тупо провожал он тяжелым взглядом проносящиеся мимо авто. Как вдруг в поле зрения возникла повозка, влекомая пегой кобылой.

Поводья держал вполне деревенского вида мужик, в тельняшке и бесформенных серых брюках, которые помнили, быть может, еще времена Брежнева, а то и Хрущева. Мужик курил и внимательно рассматривал Жекину «Хонду», мол, чего сидишь, чего зыркаешь?

Мужик этот отчего-то заинтересовал Миокарда. Ехал счастливый, отродясь не знавший, что такое счастье, а потому никогда и ни с кем за него не боровшийся. Ехал довольный собой человек, довольный абсолютно. И довольство его основывалось не на фактах – факты сильно зависят от нашего взгляда на них – и не на благоприятных для себя фантазиях, оно вообще ни на чем не основывалось. Потому и было абсолютно и неподвластно стихии времени.

Лицо селянина было невзрачно, словно бы отшлифовано гранильщиком так, чтобы ничем не привлекать к себе зловредную даму-судьбу, чтобы та, взглянув на это никакое лицо, сказала сама себе: «С этим типом не пошутишь. Пускай ковыряется в навозе всю свою жизнь». И тут же его забыла, устремившись в город, чтобы развлечь себя как-нибудь в своем вкусе: искупать звезду эстрады в забвении, милиционера посадить в тюрьму, а политика отправить на базар торговать шерстяными носками, наградив его к тому же большой и непонятной любовью к инопланетным братьям по разуму, гипотетическим существам, если рассматривать их исключительно в качестве феномена человеческого сознания.

Жека следил за мужиком и думал со звериной тоской, что ему, Жеке, не дано, как этому безвестному малому, оставаться нечувствительным к тому, что принято называть бедами. Тот сразу родился нечувствительным ко всему, что так страшит человека образованного и рефлексирующего. Ни одна черта на лице не выказывает ни мук совести, ни хоть какой-то причастности к вечной борьбе добра со злом. Проедет мужик мимо Жекиной тачки, и только лишь она исчезнет из его поля зрения – исчезнут и она, и ее хозяин из памяти мужика. Точно так же в миг смерти исчезнет из его памяти вся прожитая жизнь, словно ее и не было, и станет душа безучастно ждать жизни новой, не задумываясь даже, а будет ли эта новая жизнь, и зачем, в конце концов, она ей, душе, нужна?

Проводив взглядом в зеркале заднего вида телегу с мужиком, Жека взялся за ключ зажигания, чтобы ехать. Но вдруг усмехнулся новой мысли: на дорогах встречаются порой не только люди, но и ангелы, и бесы в образе человеческом. Разве стал бы он, Евгений Миокард, завидовать человеку, простому мужику, быть может, даже алкоголику? Сперва сгоряча Жека решил, что не стал бы, но потом, уже тронув машину, рассудил – отчего бы и не позавидовать простому человеку? Завидовать или нет – вопрос вовсе не праздный. Ответ на него указывал на самое Жекину суть, ядро, так сказать, его психики. На чем он конкретно «приплыл» в своей жизни, которую еще полчаса назад столь решительно перечеркнул? На простом человеческом счастье или на сверчеловеческом, тоже по-своему простом, но все же, на взгляд человека, особом? Мысли о потаенных свойствах собственного «я» на время отвлекли Жеку от неприятных воспоминаний.

А потом он приехал в Москву и растворился в море обитателей столичного города, исчезнув навсегда из нашей истории. Может быть, погрузился он в обыкновенное прозябание то есть, обустраивал быт, зарабатывал деньги и ненавидел людей. А может быть, неожиданно сделался философом и защитил диссертацию, в которой доказывал, что сверхсущество, причастное потусторонним тайнам бытия, вполне способно выглядеть в наших глазах как самый простой мужик, умеющий гнать самогон и пить его и не ведающий, до чего же все-таки тошнотворен запах навоза. И только уже получив ученую степень, в качестве философа погрузился в то самое прозябание.