Хантер Томпсон - Ромовый дневник

В начале пятидесятых, когда Сан-Хуан только-только сделался туристским городком, один бывший жокей по имени Эл Арбонито устроил бар у себя в патио на Калле-О'Лири. Он назвал его «У Эла на задворках» и прибил над уличной дверью вывеску, где стрелка указывала промеж двух ветхих строений в патио на задний двор. Поначалу Эл не подавал ничего, кроме пива, по двадцать центов за бутылку, и рома, по десять за порцайку или по пятнадцать — со льдом. Через несколько месяцев он стал подавать гамбургеры, которые сам же и делал.

Славно бывало там выпить — особенно по утрам, когда солнце оставалось прохладным, а с океана приплывал соленый туман, придавая воздуху бодрящий, здоровый аромат, который несколько ранних часов отстаивал свои позиции против влажного пекла, что клещами стискивает Сан-Хуан в полдень и держится еще долго после заката.

По вечерам там тоже бывало неплохо, но не так прохладно. Порой налетал ветерок, и «Задворки» обычно его ловили. Все дело было в удачном расположении — на самой вершине холма Калле-О'Лири, — так высоко, что, будь у патио окна, запросто можно было бы окинуть взором весь городок. Впрочем, патио окружала толстая стена, и видно оттуда было разве что небо да несколько банановых пальм.

Со временем Эл купил новый кассовый аппарат. Затем он купил для патио деревянные столики с зонтиками. Наконец, он вывез свою семью из дома на Калле-О'Лири в пригород, к новому урбанизасьону у аэропорта. Дальше Эл нанял здоровенного негра по кличке Гуталин мыть тарелки и разносить гамбургеры. Постепенно Гуталин и стряпать выучился.

Из своей бывшей столовой Эл изобразил небольшой бар с фортепиано и пригласил из Майами пианиста — тощую личность с грустной физиономией по имени Нельсон Отто. Фортепиано располагалось аккурат посередине между коктейльным залом и патио. Старый кабинетный рояль светло-серого цвета был покрыт особым шеллаком, чтобы соленый воздух не проел полировку, — и семь ночей в неделю все двенадцать месяцев бесконечного карибского лета Нельсон Отто сидел за клавиатурой, размешивая пот в безрадостных аккордах своей музыки.

В туристическом бюро поговаривают об охлаждающих пассатах, что каждый день и каждую ночь в году ласкают берега Пуэрто-Рико — однако такому человеку, как Нельсон Отто, похоже, никакие пассаты отродясь никуда не задували. Один удушливый день за другим он пробивался через усталый репертуар из блюзов и сентиментальных баллад — пот капал у него с подбородка и пятнал подмышки хлопчатобумажной футболки с цветочным узором. Порой Нельсон Отто с такой ненавистью и таким неистовством клял «сраную жарищу», что атмосфера заведения непоправимо портилась. Тогда народ вставал и уходил дальше по улице в бар первого класса «Шик-блеск», где бутылка пива стоила шестьдесят центов, а бифштекс из филея — тридцать пять.

Когда бывший коммунист по фамилии Лоттерман прибыл из Флориды, чтобы основать «Сан-Хуан Дейли Ньюс», «Задворки» стали англоязычным пресс-клубом, ибо никто из бродяг и фантазеров, подрядившихся работать в новой газете Лоттермана, не мог позволить себе дорогие бары торговой сети «Нью-Йорк», что вырастали по всему городу подобно россыпи неоновых поганок. Репортеры и литературные сотрудники дневной смены приволакивались около семи, а ночные работники — спортивные обозреватели, корректоры и верстальщики — прибывали в районе полуночи, обычно скопом. Иногда кому-то случалось назначить свидание, но во всякую нормальную ночь девушка «У Эла на задворках» была редким и весьма эротичным зрелищем. Белых девушек в Сан-Хуане вообще не так много, и большинство из них к тому же либо туристки, либо проститутки, либо стюардессы. Ничего удивительного, что все перечисленные типы предпочитали казино или бар на террасе в «Хилтоне».

Кто только не являлся работать в «Ньюс»: все типы — от диких молодых экстремистов, страстно желавших порвать мир напополам и начать всё заново, до старых усталых ханыг с пивными брюшками, которым только и хотелось, что пожить в блаженном покое, прежде чем упомянутая банда психов порвет мир напополам.

Они составляли всю гамму красок — от подлинных талантов и честных людей до жутких дегенератов и безнадежных неудачников, едва способных написать почтовую открытку, просто придурков, беглых уголовников и опасных пропойц — к примеру, магазинный вор кубинского происхождения, который носил у себя в подмышке пистолет, слабоумный мексиканец, вечно пристававший к детишкам, — короче, когорта сводников, педерастов и шанкров в человечьем обличье всех мастей. Большинство из них трудилось ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы заработать на несколько бутылок плюс билет на самолет.

С другой стороны, были там и люди вроде Тома Вандервица, который потом работал в «Вашингтон Пост» и получил Пулицеровскую премию. Или человечка по фамилии Тиррелл, ныне редактора в лондонской «Таймс», который гнул спину по пятнадцать часов в день — лишь бы газета не скапутилась.

К моменту моего прибытия на остров «Дейли Ньюс» уже стукнуло три годика, а Эд Лоттерман пребывал на грани нервного срыва. Послушать его, так можно было подумать будто он сидит на самом краю света, рассматривая себя как комбинацию Бога, пулицера и Армии спасения. Лоттерман часто клялся, что если бы все те личности, которые за три года успеют поработать в газете, смогли одновременно предстать перед троном Всевышнего — если бы все они торчали там и пересказывали свои истории, описывали свои выкрутасы, преступления и сдвиги по фазе, сам Бог, несомненно, упал бы в обморок, а потом принялся бы рвать на себе волосы.

Конечно, Лоттерман преувеличивал. В своей вдохновенной тираде он совсем забыл про достойных людей и говорил только про тех, кого называл «алканавтами». Таких, впрочем, оказывалось не так мало, и лучшее, что можно было об этой публике сказать, так это то, что составляла она странный и буйный легион. В лучшем случае эти люди были просто ненадежными, а в худшем — вечно пьяными, грязными и достойными доверия не больше вонючих козлов. Однако им невесть как удавалось выпускать газету, и, когда они не работали, немалое их количество проводило время, нажираясь «У Эла на задворках».

Как они завыли и заскулили, когда Эл — в том, что кое-кто из них назвал «приступом жадности», — поднял цену на пиво до четвертака; и продолжали скулить, пока он не прибил на видное место над стойкой табличку с начертанными черным мелком ценами на пиво и выпивку в отеле «Карибе-Хилтон».