Зуфар Гареев - Спящие красавицы

– А кто будет переводить?

– Влюбленным сердцам не нужны слова.

Любаша перемещается на соседнюю аллею, там на скамейке задумчиво закуривает; потом втыкает в уши «таблетки» плеера и радостно-дурашливо дергается под музыку.

Ксения Михайловна говорит строго:

– Доча, сходи и ты погуляй. Я ему сама все объясню про любовь. Тут нужны сильные аргументы.

– Мама, как я тебе благодарна! Быстрей бы уж! Целый месяц топчемся на месте…

Анжела удаляется.

Ксения Михайловна заводит с бедным влюбленным стариком разговор, грозно уперев руки в боки:

– Ну, здравствуй зятек! Здравствуй, Иван Михайлович!

Она поправляет цветок в его кармане:

– У, какие мы нынче нарядные…

После этого она становится на колени перед креслом, расстегивает ширинку старца и брезгливо сплевывает. Нет никаких сил и решительности доставить старцу задуманное неземное наслаждение.

Так она стоит с минуту, потом еще раз брезгливо сплевывает. В какой-то момент над ее головой заполошно вскрикивает Иннокентий:

– Господибожемой!

Ксения Михайловна, вздрогнув, отстраняется.

– Кыш… Ходят тут всякие…

Так и не наградив зятька жарким нижним поцелуем, она поднимается с колен, сует две 5-тысячные купюры в его карман и удаляется(почему-то на цыпочках).

На соседней тропинке ее поджидает дочь.

– Мужиков знать надо, доча. Я ему все объяснила, теперь не отвертится. Испытанный прием.

– А то целый месяц топчемся на месте.

– А то целый месяц намекает и намекает… А вслух произнести стесняется.

– Мама, я так рада!

– Еще и десять тысяч сунула в карман.

Анжела испуганно спрашивает:

– А деньги зачем? Он же богат, мама! Сказочно богат! Три квартиры, дом в Завидово…

– Тьфу, старая дурында! Забыла. Пойду, заберу…

Она возвращается к креслу, порывисто вытаскивает купюры, показывая старику кукиш.

– О темпора, о морес! – восклицает Иннокентий, глядя на этот продажный мир чистогана.

Ксения Михайловна не поняла:

– Что?

– Застегни ширинку!

Ксения Михайловна охает над ширинкой старца:

– Мать честная! Так бы и сказал сразу, без намеков!

Она застегивает старцу ширинку, поправляет цветок в петлице, склабится, притворно изображая улыбку вежливости, – и на цыпочках удаляется.

Иннокентий возмущается вслед:

– Поправь манишку!

Да сколько же можно терпеть издевательства глупой птицы?!

– Сам поправь, дурак!

– Гуляет? – спрашивает Анжела у вернувшейся мамы.

– Еще бы! Насладился нижним поцелуем. Настроение – во! Знаю я их, мужиков-то!

Анжела ошарашена:

– Нижним поцелуем?

Она хватается за живот и отворачивается. Ее рвет.

Ксению Михайловну тоже мутит:

– А как ты думала, доча? Как по другому в наш современный век?

Позывы нарастают:

– Тут нужны… сильные… аргументы…

И вот она тоже хватается за живот, ее тоже рвет.

Анжела сквозь позывы спрашивает:

– Что… Будет… Теперь… …

Ксения Михайловна сквозь позывы отвечает:

– Как что… Теперь… Свадьба… Не отвертится…

Мы так рады, что дело двух влюбленных наконец сдвинулось с мертвой точки и одинокие судьбы наконец соединятся! Но сколько еще разбитых сердец вокруг!

Возможно именно об этом думают Старшина и его закадычный друг Леха, наблюдая как по аллее везут коляску с Людмилой Сергеевной. За ней идут Ксения и Скелетон, а к группе прицепилась вездесущая Лиза, приглядываясь чего бы спереть.

Ксения вслух читает какую-то записку:

– «Романтичная привлекательная дама с изюминкой пригласит на чай под розовым абажуром…»

Старшина вздыхает над ухом Лехи:

– Песня… Бля, как по нотам, сука Ксюха…

Ксения возмущена:

– Мама, что за хрень? Кто составлял это объявление?

Переводчица обижена:

– Почему хрень?

– Кому нафиг нужен этот розовый абажур? Этот чай… Ты что, мужиков не знаешь, мама? Не знаешь, какие они?

Переводчица переводит и получает ответ:

– Забыла. Столько лет прошло.

– Двадцать два года прошло… – вздыхает Скелетон.

– Хорошо, мама! Я все возьму в свои руки! И абажур этот хренов… И чай…

– Это переводить? – теряется переводчица.

– Нет, только чай… И абажур без хрена.

– Что ты задумала? – спрашивает Скелетон.

Ксения звонит подруге:

– Крысятка, тут такая шняга с этим маразматиком Владом… – Потом жестко произносит. – «Ненасытна. Круглосуточно».

– И все? – удивлена переводчица.

– Да! – подхватывает Скелетон слова обожаемой внучки. – Именно ненасытна. Круглосуточно!

Навстречу им – электроколяска с Перепечкиным. Любаша достает из-за уха сигарету и прикуривает у Ксении, потом дарит цветы.

– Как всегда Иван Михайлович просит в 21.00 на чай для увлекательных бесед и стихов, – говорит Любаша..

Иннокентий ворчит:

– Господибожемой… Черт лысый… Черт!

Лиза вытаскивает фотографию мужской задницы и доверительно показывает Скелетону.

– Мне кажется этого мужчину я где-то уже видела… Я не могла ошибиться.

Скелетон вглядывается:

– Да, неплох…

Надевает очки:

– Совсем не плох, милочка… Вылитый Лановой…

Старшина отрывается от стрижки кустарника – его глаза свирепо вращаются. Пошел глюк! Ксения его допекла своей задницей!

– Ротабля, подъем! Ассильбеков, сучара!

Он сжимает кулаки и мчится вперед с воплями.

Видели бы вы Скелетон! Бабулька вмиг преображается и взлетает в воздух: «Киай!» Ее удар приходится в грудь Старшины.

Старшина падает, а новый удар Скелетона (полукруговой) приходится ему в челюсть.

Старшина сидит на траве, очухавшись.

– Крепко…

Скелетон склоняется над ним:

– Милый, давай знакомиться. Виктория Павловна.

Старшина смущенно протягивает руку, над ним склоняются Леха и Ксения.

Ксения набрасывается на бабушку:

– За что ты дворника ударила, баба, за что? Крысятка, я перезвоню. Этот Симон тоже чмо.

Лиза протягивает Старшине фотографию.

– Возьми за двести, сама брала за триста…

Старшина автоматически отсчитывает триста рублей. Лиза прячет и деньги, и фото в свой элегантный ридикюль.

К сведению дотошного читателя: в палате Риты позапрошлой ночью до утра писали очередную предсмертную записку Козыреву и хотели ему читать в полдень, но Козырев был так ужасно пьян, что попытки оставили.

И только через день это получилось.

Козырев, конечно же, был пьян и не стоял на ногах, но не настолько, чтобы не понимать на каком он свете.

Впрочем переводчица (как всегда раздраженно) еще раз на всякий случай уточняет, потрясая тетрадью:

– Вы хоть понимаете на каком Вы свете? Вы когда-нибудь в состоянии выслушать не чужую Вам женщину?

– Да! – восклицает Лиза.