Зуфар Гареев - Перевод Гоблина

– Положи на место!

– Зашифровал, как, а? Идиот – в доме ребенок! Где бинокль?

Притащила бинокль, успокоилась, мурлычет:

– Классный мужик – взрослый, в годах… Ой, как я таких люблю…

– Целуются? – суетится Мария Евграфовна. – Как он на нее смотрит? Состоятельный?

– Ну, наверно… Наконец-то увидели ее мужика. Слава тебе, Господи.

Подтягивается Дэн, почесываясь.

Хамса всполошилась:

– Не чеши при мне задницу! Мама, сколько ему можно говорить, чтобы он не чесал при мне свою немытую задницу!

Звон рюмок об пол!

– Отойди от меня на полметра!

– Ну-ка, дай… Влет скажу – крутой или нет.

Дэн смотрит в бинокль.

Елена Леонидовна охает:

– Мне покажите, мне! Как он на нее смотрит? Ой, слава тебе, Господи…

Глухую Евграфовну тоже не пущают:

– Дайте, я взгляну.

Дэн докладывает:

– Тачка – пипец! Ирке повезло. Мужик, что надо, в статусе.

Елена Леонидовна в истерике, ибо кружится голова от счастья.

– Дайте мне! – Вазу об пол! – Дайте мне посмотреть, уроды!

– Чего? – не понял Дэн.

– Идиот, тебя спрашивают – как он на нее смотрит? Он сведет меня с ума!

– Стоят, чего-то перетирают… типа, поедем катацца…

– Причем здесь тачка? Ну при чем здесь престижное авто?

– Тачка в сексе не помеха. А чего так долго тереть, блин! Ирка, не тупи, сцуко! Прыгай в тачку… Какие непонятки?

– Ну, при чем здесь секс? Мама, подмети вазу!

– Еще раз повторяю для тех, кто в танке – в доме ребенок.

Визжит как резаная:

– В доме ребенок, я сказала! Какой секс, уроды?!

Денис удаляется, почесываясь – спать. Ему эти бодания пофиг. Тем более, что Ирина уже в салоне авто.

– У меня сегодня день рождения, – говорит Алексей Германович, выключив музыку.

Ирине так странно слышать совсем рядом голос мужчины, которому она возможно нравится. А она чувствует, что нравится ему.

– Поздравляю. А где гости?

– На даче.

– Зачем же Вы уехали?

– За подарком. Я бы хотел побыть с Вами. Может быть, сделаете такой подарок? Мне Вас не хватает.

– Вам не хватает сына, а не меня.

– Вы прожили с ним два месяца. Я вас теперь воспринимаю как одно целое. Вас и сына.

– Мы не были одно целое…

К ее горлу подкатывает комок жалости.

– А может и были… Или стали…

– Вы испытали тогда оргазм? Он так этого хотел.

Ирина замолчала, женщины не любят разговоры про это.

– Это важно? К стыду своему, да.

Алексей Германович выходит из машины, закуривает, бросает сигарету, торопливо садится на место.

– И он, и Вы испытали все! Это была любовь! Но где дети от нее?

Он трясет Ирину за плечи.

– Где дети, Ирина? Где наши и ваши дети, я спрашиваю! Наши или ваши, мои или твои, все равно… Где они?

Ирина плачет, тело ее безвольно колышится в сильных руках Алексея Германовича. И она чувствует, что чем больше слез, – тем легче и легче ей становится.

– Я не знаю где… В небесах, наверно…

И не может понять, то ли плачет она еще, то ли уже поет.

Алексей Германович пришел в себя.

– Вам больно? Простите…

Ирина потрогала свои плечи, побывавшие в суровых руках самца.

– Вы что, собираетесь меня убить за то, что я не состоялась как рожальная машина?

И предложила – легко, зная, что не будет возражений:

– Наверно надо чего-нибудь выпить за Вас. Иначе мы так друг друга сведем с ума.

– Да, конечно, есть повод. Я знаю, хороший ресторан.

После ресторана они навеселе, – кажется, они нашли общий язык, перейдя на ты.

За рулем девушка-водитель. Такси везет их из центра Москвы в загородный дом Алексея Германовича. Они негромко и шутливо переговариваются, как будто произносят какое-то заклинание, понятное только им.

– Где дети?

– Я не знаю где…

– Где дети?

– Они скоро будут.

– Они ушли погулять?

– Да, погулять – и скоро будут.

Между тем на пустынных улицах уже рассвело.

Улицу оглашают вопли Джулии и Пенелопы, девушки возвращаются из ночного клуба. Правда, куда они идут – непонятно. Вот так пешком до Пролетарки, где снимают однушку на двоих?

Джулия колошматит сумочкой бестолковую и опять перебинтованную Пенелопу.

– Пока я пела – этой уродины не было в зале! Она не плакала, как все приличные люди, а шмоналась по туалетам!

– Я спустилась просто поправить чулочки!

– Кого ты хотела встретить в женском туалете? Тупая, она даже не понимает, что в наших клубах нет мужских туалетов! Нет мужских, ты понимаешь или нет?

Пенелопа уворачивается.

– Я спустилась просто поправить чулочки! Не бей Эсмеральдочку, она опять обкакается!

– Чулочки? Я тебе сказала, когда я пою – сидеть в зале и плакать, а не шмонаться по сортирам! Особенно, когда я пою «Желтую Луну»!

– Возьми Эсмеральдочку, все! Это – зи енд! Я пошла вешаться! Вот они, таблеточки!

Трясет смертоносной пачкой.

– Вот они! А теперь возьми Эсмеральдочку. Я при ней не могу повеситься, она опять обделается от страха.

Пенелопа опускает трясущуюся Эсмеральду на шаткие ножки, отбегает, всхлипывая:

– Бедная Эсмеральда, сирота! Прощай! Помни свою Пенелопочку…

Останавливается такси.

– Джулия? Пенелопа? Девочки! – смеется Ирина. – Ну, смешные…

– Кто это? – не понимает Алексей Германович.

– Это мои подруги, трансвеститы. Девочки, остыньте. Пенелопа, возьми Эсмеральду.

Джулия и Пенелопа подходят.

– Девочки, со мной!

И снова на заднем сиденье, счастливо улыбаясь, Ирина и Алексей Германович, шепчут друг другу слова, понятные только им – влюбленным.

– Где дети?

– Они скоро будут.

– Они ушли погулять?

– Они скоро будут.

К воркованию прислушивается задумчивая Джулия, – и эта любовная словесная вязь западает ей в душу.

Пенелопа на переднем сиденье продолжает рассказывать девушке-таксисту знакомую историю любви.

– Я сделала ножкой так… И Костя это увидел… Потом вот так…

– Сильно.

– Правда? Какая ты милая, Ленусик!

Она тщательно запудривает фингал от Джулии, потом оборачивается и показывает той язык.

Во дворе много гостей, полно их и в доме, гремит цыганская музыка, оживление, салюты и петарды, вокруг небольшого пруда. В нем кто-то барахтается, его вытягивают…

И туманы плывут вокруг… золотые туманы сентября… и блестит в них паутина… и жить хочется до слез… и счастливо жить… и женские голоса слышать бесконечно… и деток голоса тоже…

Подъезжает такси, открывается передняя дверь. Из нее высовывается огромная красная туфля вместе с частью худой ноги в черных колготках. Нога застывает.

Перебинтованнная Пенелопа напряженно всматривается: на кого это произвело эффект?

Ни на кого, кроме строгой пожилой дамы Екатерины Михайловны, – бдительной матери Алексея Германовича.

Она удивленно поправляет очки.

Пенелопа, довольная произведенным эффектом, одернув юбочку, выходит из машины первая. От улыбки ее лошадиная челюсть смотрится и вовсе как физиономия старого мерина.