Розамунда Пилчер - В канун Рождества

Франческа была другая. Безусловно, Оскар оказывал на нее большое влияние, но все же она шла своим путем. Хотя книги и музыка нравились ей больше, чем занятия спортом в пони-клубе, она никогда не бунтовала, не дулась, с любовью ухаживала за своим строптивым пони, регулярно трусила на нем по кругу на лужайке, которую Глория выделила для выгула лошадей, и совершала дальние выезды по укромным тропинкам вдоль речки. В этих прогулках ее часто сопровождал Оскар — на допотопном велосипеде, сохранившемся со школьных лет.

Глория не мешает этой дружбе, очевидно, потому, что Франческа не представляет для нее особого интереса, решила Элфрида. Эта женщина вся поглощена своей бурной жизнью, приемами, друзьями. Ей важна роль лидера. Иногда она напоминала Элфриде охотника, трубящего в рог, чтобы привлечь внимание, и размахивающего плеткой, чтобы собрать в круг своих собак.

Лишь однажды Элфрида вызвала неодобрение Глории. Это случилось на праздничном обеде у Фубистеров. Чинный прием с соблюдением всех формальностей, зажженные свечи, поблескивающее серебро, старый дворецкий, ожидающий гостей у стола. После обеда в длинной и довольно холодной (вечер был промозглый) гостиной Оскар сел за рояль и сыграл этюд Шопена, а потом сказал, что Элфрида должна спеть.

Она растерялась, стала отказываться: она уже столько лет не поет, голос безнадежно сел…

Но тут к уговорам присоединился старый сэр Эдвин Фубистер.

— Прошу вас, — сказал он, — я так люблю пение.

Он сказал это столь простодушно, что Элфрида заколебалась. Да, ее голос утратил юношеский тембр и вибрирует на высоких нотах, да, она сделает себя посмешищем, ну и что? В этот момент ее взгляд упал на раскрасневшееся лицо Глории — в нем проступило что-то бульдожье и ясно читалось неодобрение и тревога. Значит, Глория не хочет, чтобы она пела? Чтобы встала рядом с Оскаром и развлекала гостей? Глории явно не нравилось, когда кто-то отвлекал внимание от нее самой. Элфрида даже ощутила неловкость, словно застала ее неодетой.

Конечно, можно было бы проявить осторожность, все же вежливо отказаться, принести извинения. Но Элфрида вкусно пообедала, выпила превосходного вина и расхрабрилась. Она никогда не позволяла себя запугивать и не собиралась изменять этому правилу. Поэтому она улыбнулась, глядя в нахмуренное лицо Глории, и повернулась к хозяину дома.

— Что ж, я не против. С удовольствием…

— Замечательно! — Сэр Эдвин, как ребенок, захлопал в ладоши. — Вы нам доставите удовольствие.

Элфрида встала и пошла к роялю, где ее ждал Оскар.

— Что будете петь?

Она сказала:

— Песню, которую пели когда-то Роджерс и Харт. Вы ее знаете?

— Конечно.

И он заиграл вступление. Элфрида расправила плечи, глубоко вздохнула…

Голос у нее стал слабее, но она не фальшивила.

Ее вдруг охватило беспричинное счастье: она снова почувствовала себя молодой, вместе с Оскаром они наполняли комнату музыкой своей юности.

До конца вечера Глория не произнесла ни одного слова, о ней все словно забыли. Пока гости выражали свое восхищение и поздравляли Элфриду, она пила бренди. Когда пришло время расходиться, сэр Эдвин проводил их к машине. Элфрида пожелала ему доброй ночи и забралась на заднее сиденье. За руль сел Оскар, и Глории пришлось довольствоваться ролью пассажира в ее собственном авто.

Уже подъезжая к дому, Оскар спросил жену:

— Как тебе понравился вечер?

— У меня болит голова, — коротко ответила она.

Ничего удивительного, подумала Элфрида, но благоразумно промолчала. Она давно заметила, что Глория Бланделл, расчетливая, практичная, с луженым желудком, слишком много пьет. Не раскисает, держится на ногах, но пьет действительно много. И Оскар это знает.

Оскар. Сейчас, в серый октябрьский день, в лавке миссис Дженнингс он забирает свои газеты и покупает пакет собачьего корма. Он в вельветовых брюках, толстом домашнем свитере и грубых башмаках. Наверное, копался в саду, вспомнил про газеты и пришел сюда.

Миссис Дженнингс подняла глаза.

— Добрый день, миссис Фиппс.

Оскар повернулся и увидел ее.

— Элфрида! Добрый день.

— Вы пешком пришли? Я не заметила вашей машины.

— Оставил ее за углом.

Он отступил в сторонку, давая место Элфриде.

— Давно мы вас не видели. Как жизнь?

— Погода осточертела.

— Да уж, отвратная, — встряла миссис Дженнингс. — Холодно, грязь, делать ничего не хочется. Ну, что у вас там, миссис Фиппс?

Элфрида выложила содержимое корзины на прилавок. Хлеб, полдюжины яиц, бекон и масло, две банки собачьего корма и журнал под названием «Красивый дом».

— Записать на ваш счет?

— Будьте любезны. Кошелек оставила дома.

Оскар увидел журнал.

— Решили заняться ремонтом?

— Да нет. Но мне нравится читать о том, что делают другие — это успокаивает. Все равно что слушать советы, как надо стричь газон.

Миссис Дженнингс рассмешили ее слова.

— Дженнингс убрал косилку в сарай еще в сентябре. Ненавидит косить траву.

Оскар подождал, когда Элфрида переложит все покупки в свою корзину, потом предложил:

— Вас подвезти?

— Я не прочь и пешком пройтись. Со мной Горацио.

— И его я тоже приглашаю. Спасибо, миссис Дженнингс, до свидания.

— Всего хорошего, мистер Бланделл. Передавайте привет жене.

Они вместе вышли из магазина. На тротуаре по-прежнему торчали мальчишки. К ним присоединилась сомнительного вида девчонка, с иссиня-черной копной волос, в кожаной юбчонке, которая едва прикрывала зад, и с сигаретой в зубах. Ее присутствие, наверное, раззадоривало подростков: они разыгрывали какие-то пантомимы и оглушительно гоготали. Горацио, явно страдавший от такого соседства, выглядел несчастным. Элфрида отстегнула поводок от решетки, и он облегченно замахал хвостом. Они завернули за угол и прошли по узкому переулку до того места, где Оскар оставил машину. Элфрида села сзади, а Горацио устроился на полу и положил морду ей на колени. Когда Оскар присоединился к ним, захлопнул дверцу и включил зажигание, она сказала:

— Вот уж не думала, что встречу кого-то в магазине в такой час. Обычно все собираются с утра. Там-то и узнаешь все новости.

— Да, конечно. Но Глория в Лондоне, а я забыл про газеты.

Он выехал на главную улицу. Уроки в школе кончились, и по тротуарам, волоча по земле ранцы, тащились домой усталые, чумазые ребятишки. На церковном дворе служитель жег листву, в промозглый недвижный воздух поднимался струйками серый дымок.

— Когда же она уехала?

— Вчера. Там у нее какие-то дела, встречи. Не говоря уже о сыновьях. Она поехала на поезде, я должен встретить ее в половине седьмого.