Ионел Теодоряну - Меделень

— Уж больно вы разгорячились, барышня.

Лежа на домотканом коврике у завалинки, Ольгуца улыбалась и тяжело дышала, положив голову на колени Монике.

— Не могу больше! Уф! Больше не могу! Дед Георге, напомни… я тебе кое-что скажу. Моника, положи сюда руку.

— Ой, как у тебя сердце бьется!

Сердце колотилось так, что целый букет пионов мог бы облететь, если бы его положили на грудь Ольгуце. Рука Моники опустилась ей на лоб.

— Дай мне воды, дед Георге… Побольше.

— Упаси Бог! Вы хотите заболеть, барышня?

— Дай, дед Георге, не откажи!

Дед Георге со вздохом пошел в дом.

— Ты совершенно ужасна, Ольгуца!

— Ну уж!

— Да. У меня голова кружится!

— Не может быть! Тебе так кажется… А я бы хотела большие-пребольшие качели, отсюда и до самых Ясс. Ты знаешь, что я сделала бы?.. Я бы взяла деда Георге и одним махом перенесла его в Яссы.

— Ты взяла бы его отсюда?

— Когда начнутся занятия, не теперь. А потом я бы взяла школу и бросила ее в пруд, а на место школы поставила дом деда Георге…

Они замолчали, каждая думала о своем… Моника представила себе такие качели, которые отнесли бы ее на небо к бабушке.

«Без Дэнуца?..»

«Без бабушки?..»

Моника посмотрела в сторону барского дома. Скоро должен вернуться Дэнуц… И к ее душе прихлынула радость, словно кровь к щекам… Пустые качели взмыли к небу.

Голос Ольгуцы энергично произнес:

— Послушай, Моника, я бы хотела качели отсюда и до Америки. Ты знаешь, что в Америке течет самая большая река в мире? Я перенесу ее в Румынию.

— А если она больше, чем Румыния?

— Ничего! А в Румынии сделаю царем деда Георге.

— А ты?

— Я буду царицей… Но я буду и на качелях качаться.

— А что ты сделаешь с королем Каролем?

— Не знаю… Превращу его в статую, и дело с концом!.. Дед Георге, ты забыл про меня! Дед Георге, пить хочу!

— А вот он, дедушка!

Спрятавшись за дверью, он медлил, выжидая, пока Ольгуца немного успокоится.

— Нехороша вода, барышня. Я оставил открытым ведро, и в него попали мухи. Испортили воду.

— Дед Георге!

— Правда, барышня!

— Дед Георге, умираю, хочу пить!

— А груши, барышня?

— У тебя еще есть?

— Есть у дедушки еще корзинка.

— Давай съедим, дед Георге.

— И я так думаю.

— Вкусные!

— Сладкие!

— Лучше, чем вода, мои барышни!

— И вода тоже хороша, дед Георге, да мухи в нее, говорят, попали.

— Раз дедушка говорит…

— Ты их, видно, во дворе поймал, потому что в доме нет мух, дед Георге!

— Вот ей-ей!

— Пожалуй, поверю тебе на слово, дед Георге. Когда хочется пить, и груши бывают хороши!

— Все-то знает дедушкина барышня!

— Дед Георге, что это за шум?

— Да ребятишки… Видать, повздорили. Ребята!

— Они дерутся, дед Георге?

— Да нет! Так, балуются.

Ольгуца вскочила на ноги, огляделась вокруг и бросилась к воротам.

— За что ты его бьешь, не стыдно тебе?

Двое мальчишек, чуть повыше ростом, чем Ольгуца, молча яростно дрались, слышалось только их тяжелое дыхание. Рядом с ними совсем маленький мальчик в одной рубашке так кричал и вопил, словно его для этого наняли.

— А ты что кричишь?

Малыш замолчал, вытирая нос тыльной стороной ладони.

— Вот я вам сейчас покажу! Вы почему деретесь?

— …

Оба мальчика свирепо уставились на Ольгуцу, как два бычка при виде красного плаща тореадора.

— Вы что, языки проглотили, не слышите? — вмешался дед Георге.

— Да я его трахнул!

— Я его маленько саданул!

— Как тебя зовут?

— Ионикэ.

— А тебя?

— Пэтру.

— А ты почему плакал? — обратилась Ольгуца к малышу.

— Он мой брат, — пояснил по-прежнему мрачный Пэтру.

— А что вы ему сделали?

— Ольгуца, скажи, чтобы он вытер ему нос. Смотри, какие у него глаза, — прошептала Моника, указывая на голубые глаза и несчастный нос малыша.

— Слышишь, вытри нос брату!

— Зачем?

— А затем, что он твой брат! — насупилась Ольгуца, передразнивая его.

Рубашка малыша, превратившись в носовой платок, открыла голое пузо…

— Ты, лягушонок, не плачь! А вы ступайте за мной.

— А что мы такое сделали? — испугались мальчишки, не зная, как лучше поступить: подчиниться приказанию или пуститься наутек.

— Делайте, что вам барышня велит!

Дед Георге ласково прихватил обоих за загривок и повел к себе во двор. Моника шла следом, держа за руку малыша. Все остановились у завалинки. Ольгуца, усевшись по-турецки на ковер, строго посмотрела на них и отчетливо проговорила:

— Дед Георге, а теперь оставь их со мной.

Дед Георге отпустил мальчишек и тихонько подтолкнул их к Ольгуце. Малыш снова заплакал.

— А ты замолчи! Моника, дай ему грушу… Я вас сейчас буду судить.

Мальчики враждебно поглядели друг на друга и потупились. Дед Георге посмеивался, поглаживая белые усы.

— Кто первый начал драку?

— …

— Пэтру, ты начал? — пристально взглянула на него Ольгуца.

— Будто я один!

— Скажи, почему ты полез в драку?

— Пускай он скажет!

— Нет, ты скажи, ведь я тебя спрашиваю.

— Он меня свиньей обозвал, — пробурчал Пэтру, стиснув кулаки.

— А ты зачем обозвал меня цыганом? — вскипел Ионикэ.

— Ты стянул у меня ушки!

— А откуда у вас пуговицы? — рассердилась Ольгуца.

Пэтру поглядел на Ионикэ. Ионикэ смерил взглядом Пэтру… Потом обе головы одновременно повернулись к деду Георге… Дед Георге встретился глазами с Ольгуцей и поник головой.

— Ага!.. Значит, вы играете в пуговицы вместо того, чтобы заниматься делом.

— …

— Сколько у вас пуговиц?

— У меня ни одной; он меня обокрал! — закричал Пэтру на Ионикэ, внезапно охрипнув.

— А у тебя сколько пуговиц?

— Что я, считал?!

— А у тебя, Пэтру, сколько было пуговиц?

— Ему лучше знать, он меня обокрал!

— Давай сюда пуговицы!

Ионикэ покосился на ворота, готовясь задать стрекача.

— Делай, как велит барышня, Ионикэ. Она твоя хозяйка, — посоветовал дед Георге.

Ионикэ тяжело вздохнул, пожал плечами, так что стала видна его тонкая талия, перетянутая красным поясом, и вытащил узловатую связку, звеневшую пуговицами, словно детский кошелек.

— Больше у меня нет!

— Давай сюда!

Лоб у Ионикэ покрылся морщинами…

— Моника, развяжи ты…

Ионикэ не сводил глаз с Моники. По мере того как развязывались один за другим узелки, кулаки у Ионикэ сжимались все крепче… Пэтру отошел в сторону.

— Хэ… хэ… ххх! Хэ… хэ… ххх! — опять захныкал братишка Пэтру.

— Дед Георге, дай ему еще одну грушу… дай две, только пусть замолчит!

Моника протянула Ольгуце в сложенных ковшиком ладонях развязанный узелок с пуговицами.

— Моника, ступай в дом и подели их пополам.

— Не пускай ее, дед Георге, — в один голос завопили мальчики, готовые броситься за Моникой.

— Ну-ка!

Ольгуца встала с ковра и внимательно разглядывала их.