Ионел Теодоряну - Меделень

— Моника?

Госпожа Деляну значительно посмотрела на него.

— Моника наша дочка… как Дэнуц твой сын. Ах ты, липовый отец!

— Так, значит, у меня есть теперь еще одна племянница?

— Можешь этим гордиться!

— Я пропал! Я приготовился только к двум племянникам… Ну и хорошенькая у меня новая племянница! Моника, так ведь?

— Да, — шепнула смущенная Моника, беря Ольгуцу за руку.

— Ты позволишь дяде Пуйу тебя поцеловать?

— Конечно, как и меня, — одобрительно отозвалась Ольгуца.

— Ты завтракал?

— Нет!

— Тогда пойдем прямо в столовую. Напрасно ты не предупредил, мы бы тебя специально ждали.

— Это было невозможно! Дайте мне воды.

— Сейчас сядем за стол.

— Воды, чтобы умыться, сударыня!

— Да, конечно! Я совсем забыла про твои привычки! Тебе хватит часа, чтобы умыться?

— Барыня, а господина немца куда поместить? — осведомилась Аника.

— Господин немец, господин немец! — запела Ольгуца.

— Дядя Пуйу, можно я буду поливать тебе воду? — спросил Дэнуц, поднимая чемодан.

— Конечно! Аника тебе разрешит! — заметила Ольгуца.

— Я не с тобой разговариваю.

— Почему? Ведь ты слуга: носишь чемоданы, поливаешь воду, чистишь одежду… Тебе полагается молчать и слушать то, что я говорю.

Дэнуц, красный как рак, спотыкаясь, тащил тяжелый чемодан.

— Помочь тебе? — спросила Моника, догоняя его в прихожей.

— Не мешай! Ступай к Ольгуце.

Монике и в голову не приходило, насколько дерзкой была ее просьба! Только Дэнуц имел право нести тяжелый чемодан, лить воду на большую и косматую, как голова белокурого готтентота, губку и поливать одеколоном руки дяди Пуйу. Он же чистил щеткой его одежду, аккуратно складывая брюки. Это было делом настоящего мужчины, а не слуги, как утверждала Ольгуца.

«Она мне завидует», — думал Дэнуц, чувствуя себя, тем не менее, оскорбленным.

— Ты сердишься, Дэнуц?

Дэнуц возвращался с пустыми руками, испытывая чувство глубочайшей гордости, словно после ратного подвига. Не отвечая Монике, он прошел мимо, а она смиренно и печально смотрела ему вслед.

— Целую руку, барин. С приездом вас… Отведайте голубцов с гусиной грудкой! — томно проворковала краснощекая кухарка, появляясь на пороге позади Дэнуца и Моники.

— Здравствуй, старая! Вижу, ты меня встречаешь не с пустыми руками! Раз, два, три, — считал Герр Директор тех, кто стоял на крыльце, включая и Кулека. — У меня для тебя есть гостинец, ты, видать, постаралась! Девять, Йоргу, — крикнул он с азартом страстного игрока в «железку». — Мы в выигрыше!

— Барин, пожалуйте умываться.

— Ай-яй-яй! Профира, ты все испортила! Я проиграл… Йоргу, какие мы все неудачники!

— Не говори!

— Ступай, Профира! Ступай домой.

— Ольгуца, разве так говорят?! — нахмурилась госпожа Деляну.

— Мамочка, я ведь хочу помочь Герр Директору.

— Молодец, Ольгуца! Но мы все равно в проигрыше, потому что кухарка стоит двоих!

— Четверых, Герр Директор!

— Дорогого стоит, — услужливо подтвердила кухарка.

— Однако пора садиться за стол!

— Сперва надо умыться, сударыня!

— Да умойся же наконец!

— Пойдем, Дэнуц!

— Не забудь вынести ведро! — прошептала Ольгуца на ухо брату… — А об арбузе не беспокойся… я все устроила.

Бритая наголо круглая голова Герр Директора казалась серой, как глыба соли. Госпожа Деляну утверждала, что не казалась, а действительно была из-за чрезмерного увлечения одеколоном.

— И ты, Дэнуц, станешь таким же седым и старым, как дядя Пуйу!

Подражая дядюшке, Дэнуц злоупотреблял одеколоном, правда принадлежащим не ему, а госпоже Деляну.

— Клевета! — запротестовал Герр Директор.

— Доказательство!

— Свидетельство о рождении, которое я не скрываю; монокль, который я открыто ношу; и успехи… которые всем известны!

— Та-та-та! Отпусти сначала волосы. Вот тогда и посмотрим.

— Я предпочитаю клевету!

По мнению Герр Директора, волосы, длиннее трех сантиметров, превращались в космы — поэтические, а следовательно, неопрятные, некрасивые и к тому же неудобные. Он не признавал волос и в виде бороды и усов. «Волосы — сущее мученье даже для мужчины, а уж о женщинах и говорить нечего».

— Герр Директор, а когда ты выйдешь замуж, ты ведь острижешь свою жену? — как-то однажды спросила его Ольгуца.

— Ольгуца, сколько раз я говорила тебе, что только женщины выходят замуж! — вмешалась госпожа Деляну.

— Почему, мама? Я, например, хочу жениться. Кто мне запретит?

— Я.

— Но я хочу жениться… Я не женщина… Скажи, Герр Директор, ты ведь острижешь свою жену?

— Нет.

— Почему?

— Потому что я не выйду замуж, как ты выражаешься.

— И не женишься, как говорит мама?

— Нет… Umberufen! [24] Чтоб не сглазить! (нем.) — добавил он, постучав пальцем по дереву, как это делают суеверные люди.

— И я тоже, — присоединился Дэнуц.

— Тогда остригись, — жестко и логично заключила Ольгуца.

Дэнуц лишился дара речи. Чтобы не стричься, он даже готов был жениться…

— Кто там?

— Я, целую руку, — отрекомендовалась невидимая Профира по ту сторону двери в ванную комнату. — Барыня спрашивает, окончилось ли у вас крещение… — И, чувствуя, что ее одолевает смех, Профира постучала ладонью по преступным своим губам… — А то, может, позовем батюшку из деревни: так барыня говорит.

— Передай хозяйке дома, что мне мало одного священника, пусть пришлют care [25] Каре (фр.). священников. Так и скажи.

Дэнуц то и дело смачивал губку водой из большого кувшина; засучивал непослушный рукав; протягивал полотенце… Наконец наступила очередь одеколона. Дэнуц отвинтил металлическую пробку.

— Кто там?

— Каре священников или гора священников, как говорит Профира. Можно войти, Герр Директор?

— Нельзя, — дерзко ответил Дэнуц, держа флакон с одеколоном в руке.

— А тебя не спрашивают, Плюшка! — крикнула Ольгуца.

— Входи, Ольгуца. А вы, я вижу, все еще в состоянии войны?

Дэнуц насупился. Ольгуца мгновенно оглядела ванную комнату и тут же позабыла о том поручении, которое ей дали в столовой.

— Герр Директор, хочешь, покажу, как ты обливаешься одеколоном?

— Ну-ка, ну-ка!

— Лей, — приказала она смиренному чашнику.

— Лей сама.

— Нет, ты. Герр Директор велел.

— Налей, Дэнуц.

— Вот, слышишь?.. Лей как следует; это не шутка!

«На его месте я бы притворилась, что наливаю, а сама ударила бы его горлышком флакона… или бы плеснула ему в глаза», — замышляла Ольгуца месть брату, который лил яростно, но честно.

— Герр Директор, сначала ты брызгаешь на ковер…

Раскрыв соединенные ковшиком ладони, она потерла их одну о другую: едкие капли пролились на ковер.

— …Потом ты массируешь голову от бровей вверх и стонешь: Ы-ы-ы-ы-ы-ы!.. У тебя по-прежнему бывают мигрени, Герр Директор?