Сюльви Кекконен - Современная финская повесть

— Думаешь, я должен сидеть смирно и делать, как велят?

— Конечно. Или уходить к чертовой бабушке. Либо ты живешь с ними, либо берешь развод. И тогда ты избавляешься от всех советчиков и приятелей, которые тебе докучают. Один человек бессилен против воли объединения. Это закон природы. Нынче все так думают, поэтому одолеть его невозможно.

— Но ведь существует общественное мнение просвещенных людей.

— Что? Дерьмо в сахаре. В демократическом мире нет такой штуки. Общественное мнение, правда, есть, но это совсем другое дело, нежели просвещение. Ты даже не заметил по рассеянности, что из мира улетучились такие понятия, как просвещенность и всеобщность. Их загнали в самый темный угол. Общественное мнение в мире западных демократий бессильно в оценке науки или техники. Правда, существует хор общественного мнения, который дерет глотку всякий раз, как речь заходит о распущенности и морали, церкви и религии, о политике или убийстве из ревности. Но техники и науки это быдло остерегается. И интеллигенция тоже остерегается. Она молчит, возлагая ответственность на государственных деятелей, у которых, как показывает опыт, нет ни малейших данных на то, чтобы в это вмешиваться. В наше время наука и техника превратились в тайный магический ритуал, которого обыкновенный человек в своем жалком духовном бессилии избегает...

Сын прав. Ему тоже так кажется.

— Давно миновали те счастливые дни, когда Гете изучал естественные науки и занимался учением о цветах, — вздохнул он.

— Черт подери, да они так далеки, что нынешнее поколение их скоро совсем забудет, если в ближайшее время не появится кто-нибудь и не напомнит о них. Впрочем, и Гете не много в этом понимал.

Он встал.

— Вот тебе мое мнение. Пожалуй, я чуть-чуть сгустил краски, но в основе своей оно безошибочно. Пойдем-ка к нам, поедим.

— Мама ждет дома.

— Так, значит, на следующей неделе, как только кончится школа, переедем на дачу?

— Видно, так.

— Лаура говорила, что пойдет с дедушкой рыбу ловить.

— Привет ей, и всем другим тоже.

— Спасибо.

— Ну, будь здоров.

— Всего хорошего.

Сын открыл дверь. Пройдя через приемную, он оказался в длинном коридоре.

— Черт возьми, куда это письмо делось? Эй, девушка, побойтесь бога! — раздалось за его спиной. Это голос сына. Он улыбнулся: на работе — лев, дома — овца. Прямой, как сосновый ствол. В глубине души серьезный, даже вдумчивый. Опять я в этом убедился. Стиль, правда, не всегда выдерживает. Как в тот раз... Лаури бы выдержал... Пентти вернулся с войны и изучал химию в университете. А ему тогда снова показалось, что мир обрушился вокруг него в третий раз, только он остался на прежнем месте. Трудные были времена. Военные преступники. Люди, полные некогда лучших намерений, серьезные, рассудительные. Ценности стали вверх ногами. До того времени лучшие работники сидели в седлах, а слуги ходили пешком. Ему было стыдно. И он вспомнил древние слова: ВИДЕЛ Я СЛУГ В СЕДЛАХ И КНЯЗЕЙ, БРЕДУЩИХ ПЕШКОМ.

Это сказано где-то в Писании, не то в проповедях, не то в притчах. Когда он говорил с Пентти о новых временах, при которых слуги уселись в седла, а князья бредут пешком, сын только усмехнулся. И когда он напомнил о тех, кто сидит в тюрьме, сын сказал:

— Пусть посидят, теперь их черед. Я тоже провалялся четыре года в грязных окопах, все проклинал и боялся дать дуба. Теперь их черед.

Вот и все, что сказал Пентти.

— Вы войдете в лифт или нет?

Перед ним стояло какое-то существо, видно, из той же Пенттиной конторы. Оно торопилось. Еще бы. Такие всегда торопятся.

— Да, обязательно войду.

Дело не так просто, как говорили Юсси и Пентти. Они: сказали, что я должен поступить либо так, либо так. В том-то и загвоздка, что тут есть тончайшие нюансы и элементарное решение не годится.

В современном мире люди стараются закрыть глаза на нюансы. Всё хотят истолковать упрощенно. А если ты стар и у тебя есть свои представления, которые ты весь век чинил, штопал и латал? Попробуй-ка откажись вдруг от них и окунись прямо в новый, чуждый мир. С ума сойдешь. Но, видно, придется. Или уж надо держаться за старое и не бояться, что дадут по загривку.

— А ведь Юсси советовал забыть всю эту историю.

— Что ты там бормочешь? — спросила Кристина из соседней комнаты.

— Просто так.

— Мне пора на заседание... Может, сделаешь бутерброды для Эсы, он за ними зайдет... Слышишь, не забудь бутерброды для Эсы. До свидания.

Он и ухом не повел. Но едва Кристина закрыла дверь, как он бросился в прихожую и схватил куртку.

— Ах да, бутерброды для Эсы,

Он пошел в кухню, вырвал лист из записной книжки и написал, повторяя вслух:

ЭСА, ЧЕРТ ПОБЕРИ ТВОИ ЗАВТРАКИ, ЕСЛИ ТЫ САМ ЛЕНИШЬСЯ ИХ ПРИГОТОВИТЬ. МАТЬ НА ЗАСЕДАНИИ. БУДЬ ЗДОРОВ. ОТЕЦ.

Положив записку посредине кухонного стола, он ушел.

— Вези куда-нибудь в кабаре, — бросил он шоферу.

Шофер нажал на газ, и машина сорвалась. Минут через десять они остановились.

— Вот одно из них. Мне обождать?

— Зачем?

— Если столики заняты.

— Пускай, не надо ждать. Сколько с меня?

Он расплатился и через двойные двери прошел в вестибюль.

— Добрый вечер.

— Вечер добрый.

— Свободные столики есть?

— Посмотрим, может, и найдем, — сказал портье, взглянув, как он одет.

Из зала донеслись звуки, похожие на музыку. Во всяком случае, их издавали музыкальные инструменты. Когда ему открыли дверь и он втиснулся в зал, там клубились запахи дешевого табачного дыма, вина и пота, звякали приборы, гудели голоса. Посреди зала танцевали. Круг для танцев был так мал, что танцующим приходилось плотно склеиваться друг с другом, чтобы удержаться на скользком круге. Контрабас гулко кашлял: тум, тумп, тумп.

— Вот здесь, будьте добры, — сказал метрдотель и указал на столик.

Это был столик на четверых. За ним уже сидел один посетитель.

— Я... — начал было он, собираясь сказать, что хочет отдельный столик. Но метрдотель его прервал:

— К сожалению, все столики заняты, придется посадить вас здесь, если не возражаете.

— Спасибо.

Он сел и представился мужчине, сидящему визави:

— Добрый вечер. Окса.

Когда он протянул руку, сосед, который с трудом сообразил, что ему следует поступить так же, буркнул что-то в ответ и протянул через столик свою пятерню.

— Что прикажете? — спросил официант.

— Одно виски и простую воду со льдом, без соды... Вы разрешите вас угостить?

— Отчего же нет, если поднесете, — отвечал сосед и пачку папирос, вытащив из кармана, протянул ему;

— Угощайтесь.

— Нет, спасибо... Впрочем, может, выкурить одну? Я обычно не курю папиросы, — сказал он соседу и потянулся к пачке. Вкус у папиросы был противный, а чад толстой бумаги лез в ноздри. Он оглядел соседа. Довольно молодой, как его сыновья. Темный костюм, белая рубашка, на шее — блестящий рыжий галстук, на галстуке — русалка. Лицо у собеседника обветренное, работает, видно, на улице. Руки небольшие, но огрубевшие, пальцы негнущиеся.