Роберт Джирарди - Неправильный Дойл

– Я только что вспомнила кое-что, – громко произнесла Мегги. – У нас нет пожарного крана.

– Ты уверена? – спросил Дойл, чувствуя, как замирает сердце.

– Это национальный заповедник, приятель, – сказала она. – Кранов здесь нет.

– Если так, – сказал Дойл, – нам конец.

Пламя достигло крыши. Сетка на окне Дойла растаяла в мгновение, и дующий с океана бриз внес языки пламени внутрь дома. Но пожарные явно знали, что нужно делать. Они развернули длинный брезентовый шланг и прикрепили один конец к хромированному фитингу на боку грузовика. Из шланга вырвались брызги белой пены, похожие на мыло, и начали гасить пламя.

– Смотри, у них получается, – с облегчением вздохнула Мегги.

Через несколько секунд к качающему насосу присоединился подъемник. Раздвинули лестницу, и пожарный со шлангом полез вверх. Через мгновение он добрался до окна Дойла, закрепил наконечник на подоконнике и выпустил внутрь длинную струю пены. Со стен Маракайбо Дойлу была видна растущая в комнате белая масса, похожая на чудовище из фантастического фильма. И вдруг он вспомнил о кучах одежды на полу и открытых чемоданах.

– Похоже, завтра мне будет нечего надеть, – усмехнулся он.

Мегги посмотрела в окно, потом на него, у нее задрожал подбородок, и она начала смеяться.

– Быстрее привыкнешь к этим симпатичным шелковым трусам, – выдавила она, прислонившись к парапету, ослабевшая от смеха, со слезами на глазах.

– Да уж, очень смешно, – мрачно сказал Дойл, но не смог сдержать улыбку из-за нелепости ситуации.

Холодная луна поднялась над темным лесом. Через несколько минут они спустились с крепости и пошли по дорожке к обгоревшему дому. Это был плохой год. За последние двенадцать месяцев Дойл потерял все: жену, ребенка, средства к существованию, последнего родственника, а теперь и рубаху с тела.

Позже, свернувшись калачиком в спальном мешке в одной из дырявых, проеденных термитами старых хижин для туристов, Дойл не мог заснуть. Соленый аромат ночи, влажный воздух, близость воды, тоскливые крики цапель на болоте – все это было знакомо и раньше в какой-то степени утешало. Но теперь это лишь напоминало ему, как все изменилось. Вассатиг, который он знал, исчез, растворился в мгновение, как город призраков, который появляется каждый век на один зловещий час. Потом он вдруг все понял. Этот волшебный миг был, как в сказке, намного длиннее, чем казалось. Это он, как Одиссей с Итаки, на целых двадцать лет исчез со странного маленького острова, который когда-то называл домом.

Иниго Дойл знал солоноватые воды, песчаные и устричные отмели Чесапика лучше, чем что-либо в этом мире. Ему были знакомы потайные мелководья, бухты, безветренные лагуны, где можно было найти скопления самых больших и сочных устриц; некоторые из них были такими же длинными и толстыми, как початки кукурузы. В то напряженное десятилетие, предшествовавшее Революции, [32]в Чесапикском заливе орудовал пестрый устричный флот примерно из четырехсот судов, управляемых неграмотными ловцами, очень похожими на Иниго Дойла. Часто конфликты из-за самых больших и вкусных устриц напоминали войну. Один ловец застолбит места, а другой тайно обчистит их под покровом ночи. Грабеж и убийство были совершенно обычными методами решения таких споров. Иниго Дойл, который унаследовал некоторую жесткость от своего прапрадеда, пресловутого пирата Финстера Дойла, выходил победителем из множества боев. Он был замечательным ловцом устриц, но не очень хорошим продавцом. Ловцы похуже часто обходили Иниго на оптовых рынках Порт-Тобакко, на выгрузке у Тейлора и в порту Оксфорда, где им удавалось продать плохих устриц по очень высоким ценам.

Но дело было не только в этом: прижиться в этих местах Иниго мешала религия. Оптовые торговцы, люди, имеющие влияние и твердые убеждения, были либо приверженцами высокой Церкви, [33]либо ортодоксальными пресвитерианцами. Присущие их кругу предрассудки касались, с одной стороны, квакеров и атеистов, а с другой – католиков, к которым принадлежал Иниго. Одни считали покупку устриц у католика просто ересью, для других это было равносильно участию в папистском заговоре, имеющем целью навязать колониям тягостное ярмо Рима.

Иниго слышал много таких разговоров в тавернах и других местах скопления народа и никогда не сносил это с легкостью. Однажды он напал на пресвитерианского священника, который вел проповедь, сильно сдобренную антикатолическими речами. Священник вещал на устричной пристани в Онанкоке, стоя на бочке соленой трески. Иниго скинул беспокойного клирика с бочки хорошо нацеленным ударом багра, тем же багром дал отпор разъяренной толпе и в последний момент прыгнул на зерновую баржу, отходившую от пристани. Попутный ветер помог ему избежать неприятностей, но такие случаи, как этот, привели к тому, что никто на всем побережье Виргинии не хотел иметь дело с Иниго Дойлом и его устрицами. В конце концов ему пришлось перебраться в далекие незнакомые воды в поисках оптовых торговцев, которые согласились бы брать его улов.

Однажды, бурным февральским днем, в руки Иниго попала отпечатанная листовка: какой-то сквайр из Виргинии предлагал весьма разумные три шиллинга за бушель [34]«отличных столовых устриц» у пристани, примыкающей к его поместью, в нескольких лигах вверх по реке Потомак. Там сквайр владел небольшим предприятием, где моллюсков консервировали с солью и индейскими травами, обкладывали льдом и отправляли в дубовых бочках по водам Атлантики в Англию. Иниго ненавидел эту особую породу людей – проклятых высокомерных провинциальных джентльменов, живущих как лорды на горбу тысяч порабощенных негров, – но у него не было выбора. Еще неделя, и его улов, лучший за всю жизнь, начнет вонять.

Он погрузил устрицы, собрал свою команду, состоявшую из индейцев-паманки и пары беглых рабов, подготовил сорокафутовый шлюп «Дерзкий» к отплытию и в сумерках по штормовым волнам пересек залив. Весь остаток ночи он сражался с сильным течением реки Потомак и ранним утром добрался до земли сквайра. На гребне холма стоял величественный белый дом, смотрящий окнами на широкую бурую реку. Дом был украшен стройным рядом квадратных колонн, а крышу венчал блестящий медный флюгер. Иниго Дойл почувствовал в воздухе непривычный для этого времени года аромат роз и апельсиновых деревьев, смешанный с совсем не романтичной вонью лошадиного навоза и серы из коксовых печей.

Внизу холма, вдоль насыпи, тянулись прочные деревянные постройки, служившие для некоторых срочных работ: в одном низком сарае под крышей был развешен табак, в другом на сетях сушилась конопля. Одни рабы грузили огромные бочки мягкой озимой пшеницы в крытые тележки для переправки в Пенсильванию, другие выносили десятипенсовые бочонки черной патоки и рома с баржи, чьи обросшие ракушками борта свидетельствовали о долгом плавании.