Роберт Джирарди - Неправильный Дойл

– Постой, – резко сказал Дойл, – в признаниях Финстера отчетливо упоминаются сокровища и иные ценности – я точно помню эту фразу. Зачем бы иначе Бак прокопал все эти ходы?

– Бак проделал все эти ходы потому, что он был Бак – самый упрямый сукин сын на свете, – сказала Мегги. – Он копал долгие годы, и все под площадкой для гольфа. Это, кстати, одна из причин, почему некоторые из пластиковых лужаек вздыбились. За все это время он не нашел ни одной золотой монеты. Он еще занимался этим, когда ты был ребенком. Ты должен помнить. Он рассказывал, что ты часто спрашивал, почему он вылезает из Маракайбо весь в грязи. Ты же помнишь это, разве не так?

Дойл задумался и вызвал из глубин памяти одну-единственную картину: Бак, вытирающий грязь с лица красным шейным платком. Правда, эта картина почему-то смешивалась с воспоминанием о запуске одного из первых «Меркуриев». [133]Дойл смотрел запуск по старому черно-белому телевизору с комнатной антенной, стоявшему на полке над баром. Взлетающая ракета была похожа на серебряную пулю.

– Поэтому, когда в течение многих лет ничего не удавалось найти, – продолжала Мегги, – Бак отложил лопату и отправился куда-то искать какие-то старые правительственные бумаги. Оказалось, что сокровище, которое находилось на «Могиле поэта», было грузом трубочного табака.

Дойл попросил Мегги объяснить подробнее, и ей удалось вспомнить большую часть из того, что рассказывал ей Бак о своем расследовании. Если верить документам семнадцатого века, найденным Баком в архивах Содружества [134]в Ричмонде, последними кораблями, захваченными «Могилой поэта», были два тяжело нагруженных судна табачного флота Виргинии, «Района» и «Джуно», направлявшиеся в Лондон. Они везли в общей сложности триста бочек лучшего виргинского табака, в те дни служившего валютой в бедных наличными деньгами колониях. Трех сотен бочек табака, проданных в Европе, было бы достаточно, чтобы сделать Финстера очень богатым человеком. А вышло так, что табак просто гнил в сломанном корпусе «Могилы поэта» и в конце концов был испорчен червями, землей и временем.

– Видишь, в чем шутка, – сказала Мегги и рассмеялась. – Табак. Ну как тебе? Правда смешно?

– Очень, – мрачно сказал Дойл.

– Старина Бак много лет рыл ходы, как чертов крот, в поисках кучи сгнившего табака.

Дойл допил свой бурбон с содовой и поставил стакан на стойку.

– Естественно, Таракан Помптон ничего этого не знает, – внезапно сказал он и посмотрел прямо в глаза Мегги. – Я прав?

Мегги заморгала и отвернулась.

– Не расскажешь, что произошло? – спросил Дойл.

– Это я виновата, правда. Потому что жаловалась, что нигде не была. – Мегги беспокойно заерзала. – Короче, Бака достает мое нытье, и он решает, что отвезет меня на запад посмотреть горы, во что бы то ни стало. Я всегда хотела увидеть горы. Но у нас не было денег, так что…

– Что?

– …когда каким-то образом Таракан достал эти карты…

– Слау, – прервал ее Дойл. – Он вытащил их из сейфа Фоя Уиткомба.

– Вот засранец, – выругалась Мегги. – В общем, однажды приезжает сюда Таракан на своем внедорожнике и заводит с Баком разговор. Говорит, что хочет купить все это место за пару сотен штук, точно, так и было. Бак думает, что это довольно странно, и объясняет, что застройка здесь запрещена, ведь Таракан занимается строительством. Тогда Таракан выдает, что знает про карты. В это время Бак быстро соображает, что к чему. На самом деле у нас здесь лишь сгнивший табак, но Таракан-то этого не знает. Бак уже был болен, поэтому мне самой пришлось завязать Таракану глаза и провести его по этим чертовым туннелям. Когда он поднимается, в глазах у ублюдка уже стоят золотые дублоны. Он идет к Баку. «Ты не сможешь ничего найти в этих ходах, – заявляет он Баку. – Тебе придется разрушить площадку до основания и разрыть все долбаное место экскаваторами». – «Пока я жив, этого не будет, – отвечает ему старина Бак, – но я болен и долго не протяну». В общем, они тогда состряпали тайное соглашение, Таракан передал тридцать тысяч долларов наличными за исключительные права на карты, понимая, что после смерти Бака он сможет первым купить эту землю у меня, у тебя или у банка. Конечно, Бак не спросил моего мнения насчет этого дерьма. Я говорила: «Ни за что, я никогда не продам эту землю. Это дом, а дом не продается». Но он всегда так жил, никогда не спрашивая ничьего мнения, особенно у женщины. Так что Бак получил свои тридцать штук, мы уехали, посмотрели горы и отлично провели время. Но, как оказалось в свете последних событий – дохлого опоссума, пожара и стрельбы, – он просто заварил кашу, расхлебывать которую приходится нам. Фишка в том, что какой смысл иметь карты к закопанному сокровищу на чужой собственности? Вот и вся проклятая история. Доволен?

Дойл поднялся со стула, засохшая грязь посыпалась на иол. Нет, он не был доволен. Что-то в этом рассказе было упущено, какое-то важное обстоятельство, он просто не мог понять, какое именно. Он еще раз подробно расспросил Мегги, пока не убедился, что она рассказала все, что знала. И что дальше? Тем временем за большим окном бара стало светать, и неуверенный розовато-серый свет начал подниматься над черными вершинами сосен.

День памяти. Дождь. Но поскольку праздничная ярмарка, организованная добровольной пожарной дружиной Вассатига, одновременно являлась открытием пляжного сезона, она началась несмотря ни на что.

Карусель с «ракушками» сверкала огнями в промокшем, черном от дождя небе. Над рокочущими генераторами поднимался нар. Несколько приезжих пареньков в нейлоновых велосипедных костюмах забрались в мокрые проволочные корзины «Альпийского прыжка». Электрические кабели угрожающе извивались в грязи и соломе. В открытых отсеках пожарной станции на противоположной стороне площади пожарные-волонтеры в синей форме без конца полировали огромные стальные колеса пожарных машин. Горожане прятались от ливня в павильоне с киданием колец и в пивной палатке. От скопившейся дождевой воды ее парусиновая крыша провисла.

У тира Дойл увидел Гарольда. На его плече был автомат, стреляющий пульками. Сбиваешь с одного выстрела красную бумажную звезду и выигрываешь что-нибудь совершенно бесполезное: дешевого голубого зверя, набитого полистироловыми шариками, не тигра и не льва, а нечто среднее, или огромную руку из пористой резины с выпрямленным средним патьцем и надписью «Я крут!», напечатанной золотыми буквами на суставах пальцев. Но попасть по мишени сложнее, чем кажется. Дойл стоял сзади, глядя, как пацан проигрывает пятнадцать долларов за приз, который не стоил и пятнадцати центов. Потом подошел и дружески положил руку ему на плечо.