Георгий Фруменков - Декабристы на Севере

Несмотря на все усилия Горожанского и его помощника Михайлова, Кавалергардский полк направился ко дворцу. Эта весть омрачила настроение Горожанского. Революционера не удивило то, что во главе колонны шел на помощь царю генерал Апраксин, но картину окончательно испортил один нелепый мазок — в рядах полка маршировали товарищи Горожанского по тайному обществу: А. Муравьев, Анненков, Арцыбашев, Вяземский, Депрерадович. [88] Габаев Г.С. Гвардия в декабрьские дни 1825 года — В. кн.: Пресняков А.Е. 14 декабря 1825 года М.: Л.: Госиздат, 1926, с. 184. Это крайне озадачило поручика.

Известно, что Николай, не доверявший кавалергардам, не сразу направил их против мятежного каре. А когда вынужден был сделать это, в действиях кавалеристов чувствовалась вялость и нерешительность. Налицо были результаты агитации Горожанского и Михайлова: кавалергарды не проявили желания разгонять каре, в котором стояли их братья-солдаты.

Уместно подчеркнуть, что А.С. Горожанский был единственным из кавалергардских офицеров, уклонившимся от присяги Николаю, бойкотировавшим ее, как того требовало руководство Северного общества. В справке о Горожанском лаконично сказано: “Во время приведения к присяге полка… при своей команде не находился, потому что в оное время был выехавши со двора”. [89] ВД т. 14, с. 367; ЦГАОР СССР, ф. 48, оп. 1, д. 84, л. 24об.

По сведениям, поступившим от командира полка, Горожанский присягал “15-го числа в полковой церкви”, а по признанию самого декабриста, он принял присягу лишь 16 декабря. [90] ВД, т 14, с. 367, т. 18 с. 266, ЦГАОР СССР ф. 48 оп. 1, д. 84 л 4.

Когда в полку шла присяга, Горожанский мчался к Зимнему дворцу, но поскольку подходы к нему были перекрыты полицией, оставил дрожки возле конногвардейского манежа и побежал на Сенатскую площадь, где присоединился к восставшим. А.С. Горожанский подходил к каре, “видел и за руку брал Одоевского” и на его вопрос: “Что мой полк?” — отвечал: “Оный сюда идет”, [91] ВД, т. 18, с. 254, ЦГАОР СССР ф. 48 оп. 1 д. 84 л. 1об. то есть предупредил восставших, что и кавалергарды выступают против них. На следствии, не отрицая приведенный диалог, Горожанский пояснил, что говорил Одоевскому о маршруте полка без злого умысла и “без другого намерения, как зная, что полк действительно идет”. [92] ВД, т. 18, с. 260.

Потом Горожанский встретил знакомого чиновника министерства юстиции Павлова и пошел с ним в Сенат. Со второго этажа здания он видел, как декабристы были рассеяны царской картечью. Когда “все кончилось”, вышел на улицу и, не найдя своей коляски, на попутном извозчике воротился домой. Вызвал унтер-офицера Михайлова и сказал ему, чтобы он “никак больше никому не говорил”. [93] Там же, с 254, 262. 29 декабря 1825 года Александра Семеновича арестовали и доставили в Петропавловскую крепость с собственноручной запиской императора: “Горожанского посадить куда удобно под строгий арест”. [94] Щеголев П. Николай — тюремщик декабристов. — Былое, 1906, № 5, с. 199.

На следствии декабрист вел себя мужественно. Сознался, что был членом тайного общества, знал “о приготовляемом возмущении 14 декабря” и о решении союза “противиться присяге сообщил своим сочленам”. Показывал скупо и старался не оговаривать товарищей. Пытался запутать следствие, направить его по ложному пути. Чиновники в мундирах хотели узнать у Горожанского, кого заметил он на площади, “особенно поощрявшего солдат и чернь к продолжению неустройства”, но так и не добились прямого ответа. “Тут много ходило во фраках, то есть в партикулярном платье, с пистолетами, но лица вовсе мне неизвестные”, — слукавил декабрист. [95] ВД, т. 18, с 261; ЦГАОР СССР, ф. 48 оп. 1 д. 48 л. 11об. На вопрос: “О чем говорили служащие Сената?” — последовал ответ: “Что же оные говорили — не слышал, ибо все были столь заняты зрелищем происшествия, что мало говорили”. [96] ВД, т. 18, с. 254. И так на каждый вопрос: не знаю, не видел, не помню…

Царь жестоко покарал декабристов-кавалергардов. Семь офицеров были приговорены Верховным уголовным судом к каторжным работам на срок от года до 15 лет: Александр Михайлович Муравьев, Петр Свистунов, Иван Анненков, Захар Чернышев, Александр Крюков, Иван Поливанов и Василий Ивашев. [97] Монархический историк полка Панчулидзев, оберегая “достоинство” воинской части, не включил в число осужденных на каторгу Крюкова, Поливанова, Ивашева, сократил список до четырех человек (См.: Панчулидзев С. История кавалергардов. СПб, 1912, т. 4, с 31). Столько же кавалергардов подверглись наказанию в административном, внесудебном, порядке: Горожанский, Арцыбашев, Васильчиков, Вяземский, Депрерадович, Кологривов и Свиньин. [98] ЦГВИА СССР, ф. 3545 оп. 3 д. 524 л. 8–9. Из них самое тяжкое дисциплинарное наказание понес Горожанский. 7 июля 1826 года декабристу объявили приказ царя: “Всемилостивейше снисходя к молодости и неопытности Горожанского… не предавая суду, наказать исправительной мерой, продержав еще 4 года в крепости, перевести в Кизильский батальон тем же чином и ежемесячно доносить о его поведении”. [99] ЦГАОР СССР, ф. 48 оп. 1 д. 84 л. 22об. Лицемерие коронованного деспота не имело границ. Царская “снисходительность” обрекала революционера на нечеловеческие страдания.

Справедливости ради скажем, что материальных затруднений Горожанский не испытывал в крепости. При “посажении”, как сказано в официальном документе, у Горожанского было изъято и отдано на хранение тюремному начальству 1250 рублей. [100] ЦГИА СССР, ф. 1280, оп. 1, д. 6, л. 326об. В дальнейшем декабристу аккуратно помогали деньгами родственники. Но ведь не хлебом единым жив человек!

Заключенных Петропавловской крепости угнетали тюремные порядки, одиночество, несправедливость, наглость надсмотрщиков. Многие декабристы были закованы в железа, иные — прикованы к стене. До мая 1826 года в железах содержались Щепин-Ростовский, Арбузов, Якубович, Цебриков, Петр Борисов, Артамон Муравьев, Михаил Бестужев, Бестужев-Рюмин и другие. [101] Там же, д. 4, л. 30об. Сырые, душные и вонючие казематы кишели паразитами, которых истребляли лишь “посредством сметания”. При таком способе борьбы с насекомыми совершенно уничтожить их оказалось “весьма затруднительно”, признавали жандармы. [102] Там же, д. 12, л. 52.

Разрушалось здоровье узников. Свирепствовали простудные, водяночные, золотушные, цинготные и другие заболевания. [103] Там же, д. 3, л. 15, 21, д. 2, л. 90, 92. Штаб-лекарь крепости Элькан забрасывал Сукина докладными такого рода: содержащийся в крепости арестант (имярек) “одержим сильной цинготной болезнью”, однако “по сырости казематов и неудобности в них для лечения” лечить его “с успехом невозможно, а потому и не благоугодно ли будет вашему высокопревосходительству об отправлении сего арестанта для удобнейшего пользования в какую-либо больницу сделать куда следует представление”. [104] Там же, д. 2, л. 4. Редко подобным рапортам комендант давал ход, чаще “коллекционировал” их.