Марк Барроуклифф - Говорящая собака

— Ведь, правда же, с ней здорово? — заявил он, прежде чем вернуться в гостиную к столу. Затем я услышал его обращение к гостям: — Ну, кто сегодня похвалит меня лучше всех? Этот вечер позволит нам быть экстравагантными, леди и джентльмены, поскольку я чувствую, что открыт для лести.

— Пока. — Я клюнул Люси в щеку и направился к машине.

А еще через полчаса передо мной замаячила дверь квартиры Линдси. Я догадывался, что последние новости приведут ее в небывало хорошее настроение, но что-то удерживало меня от того, чтобы сразу сообщить ей приятное известие. Мобильный я отключил после звонка Кота, который вывел меня из себя, и никакими силами не мог заставить себя включить его снова.

Вечер выдался теплый, и я не стал надевать пиджака. Я позвонил в дверь и обратил внимание, что жимолость у ее окна в цвету, и сладкий запах окутал меня, заставив подумать, что, может быть, все не так уж и плохо, надо только пережить это трудное время. Под навесом крыльца я приметил птичье гнездо, потом еще одно.

Вот ведь, живут же птахи у нее на самом крыльце, а Линдси их не гонит, потому что любит всякую живность. Это просто у них с Пучком возникло непонимание. Со временем, как знать, может быть, все и уляжется.

— Детка, слава богу, я так беспокоилась, как ты? — Она была в ночной сорочке, но ссадина все еще оставалась искусно замаскированной тональным кремом, так что ее даже невозможно было заметить.

Мы обнялись и поцеловали друг друга.

— Я тут провернул одно дело, — сказал я после того, как наши губы разомкнулись. — Так что теперь все будет хорошо, можешь не волноваться. Я сделал все, как они хотели. Скоро мы станем богаты, и собаки тоже станут богаче, правда, не настолько, как могли бы.

Линдси как будто забыла и про свою ссадину, и про все, что с ней случилось. Она набросилась на меня с объятиями.

— Я так счастлива! — восклицала она. — О, фантастика, давай же заходи скорее!

На кровати ее были разбросаны журналы «Интерьер Дизайн» — для тех, кто хочет внести красоту и удобство в свой дом.

— У нас есть деньги, у нас есть деньги, — непрерывно щебетала она, как птица, приветствующая весну. — Мы будем купаться в деньгах. — Линдси закружилась по своему белому ковру, будто ей только что сообщили, что она выиграла главный приз лотереи. — Да! — вдруг воскликнула она и остановилась. — У меня тоже есть для тебя сюрприз! — Голос ее дрожал от радостного волнения.

В руках у нее я ничего не заметил. Однако она стояла, упирая руки в бока и загадочно улыбаясь.

— Да? В самом деле?

— Ты что, ничего не видишь?

— Ах, да, да, да…

Из-под ночной сорочки проглядывал полный комплект сексуальной «упряжи»: с чулками-сеточками, подвязками, псевдотрусиками и корсетом, переходившим в лифчик, упруго поддерживающий грудь, — в общем, было заметно, что она готовилась к встрече…

Линдси отлучилась на кухню и вернулась с бутылкой «Вдовы Клико» и двумя бокалами для шампанского, напоминающими прозрачные флейты.

— Ну, что ты замер с лицом, как отшлепанная задница, — сказала Линдси. — Сделку надо спрыснуть. Ты сделал это и теперь можешь наслаждаться содеянным.

Она была права. Поздно давать задний ход, жизнь есть жизнь.

— Раздевайся, — продолжала она каким-то эротично-грудным голосом.

— По-моему, ты это могла бы сделать за меня.

— Собачья шерсть… — деликатно напомнила она. — Ты же не хочешь, чтобы она осталась у нас на кровати…

Потом мы занимались этим не только на кровати, но и на полу рядом с вазой, из которой торчал бамбук (что было довольно неудобно), и наша страсть не знала пределов.

Закончили мы совершенно по-собачьи, в своей излюбленной позе: перед ней был ковер, а передо мной ее страстно извивающаяся спина.

После чего я снова разлил вино по бокалам, и мы, обессилевшие, лежали на коврике под овечью шерсть, который я купил ей на свой первый крупный выигрыш. Это был, конечно, нищенский подарок, но я суеверно предполагал, что, если я куплю что-нибудь более дорогое и стильное, богиня карт посчитает, что я не на то трачу деньги, и отвернется от меня.

По неведомой причине я вдруг вспомнил свой сон о дверях, а также сон, который пригрезился псу.

— О чем ты мечтаешь, Линдс? — спросил я, вперившись взглядом в радиатор.

— Сам знаешь, — ответила она, нежно целуя меня в спину.

— О чем же?

— О том, что у нас теперь появилось. О свободе. О жизни без страха перед следующим неоплаченным счетом.

— Нет, я имею в виду затаенные желания. Те, что открываются нам во сне. Что ты видишь во сне?

— Не знаю. Гоняюсь за чем-нибудь, за воздушным шариком, например.

Значит, она, как собака, тоже охотится во сне. Все время что-то преследует. А я не могу выбрать пути в коридоре, не могу определить свою дверь. Для меня слишком много выходов в жизни, хотя вход в нее всегда только один. Или же мы все равно появились бы на этот свет, даже если бы наши родители никогда не встретились?

Линдси тем временем продолжала:

— Думаю, что это был тот французский фильм, что постоянно гоняли по телеку еще в детстве. Про какой-то французский город, там было так прекрасно. Гораздо лучше, чем там, где я родилась и выросла.

Мне подумалось, что обычный лагерь для беженцев — место более очаровательное, чем то, где выросла Линдси, но вслух я этого не произнес. Что она видела в жизни? Детство ее было достаточно грустным и беспросветным, хотя во многом совпадало с моим. Но Линдси очень переживала по этому поводу.

Я частенько подумывал, что если бы родителей Линдси по социальному статусу можно было отнести хотя бы к среднему классу, то сама она уже давно входила бы в правительство.

— Или драконов, — продолжала она, — каких-то морских чудовищ, которые гонятся за мной со страшным ревом.

— Они не могут реветь.

— Что-о?

— Не могут реветь под водой, если это морские гады, — автоматически отметил я логическую неувязку.

— Издеваешься?

— Ни в коем случае. А как ты думаешь, что означают твои сны?

— Они не означают ровным счетом ничего. Я всегда считала, что сны — это все равно, что карточки с тестами.

Мне вдруг захотелось рассказать ей о снах пса: о том, как его оставили, бросили на произвол судьбы, но все же я воздержался, решив, что пес сейчас персона, или псина, нон грата, пока мысли о погубленном кашемировом свитере не улеглись в ее голове достаточно, чтобы стать просто историческим фактом. Я не стану резать по живому. Поговорка патологоанатомов.

— Интересно, а людей ты видишь во сне: меня, свою маму или еще кого-нибудь? — О ее отце я не стал упоминать. Отец не внес в их жизнь ничего, кроме неприятностей. Если он ей снился, она могла сама рассказать мне, но я был не вправе спрашивать.

— Нет, — сказала она, — больше мне никто не снится. Только сама себе снюсь.