Виталий Владимиров - Челнок

При этом сама пани Барбара была всегда чиста, ухожена и отличалась ясным разумом, не была жадной, давала сносную цену за аренду коек и даже оказывала, если так можно выразиться, банковские услуги. То есть, она брала деньги на хранение и всегда можно было быть уверенным, что они никуда не денутся, что пани Барбара вернет их по первому требованию.

И без процентов.

Что-то в ней было для Людмилы родное, близкое. Тем более, что абажур в комнате пани Барбары точно такой же, как у родителей в Кунцево. И ковер на стене с лебедями в пруду.

Что ненавидела Людмила в «Приюте «Варвара», так это продавленный диван, который обычно доставался последнему из челноков, который успел стать арендатором. В этом случае Людмила просыпалась утром с полным ощущением, что никогда не сможет распрямить свой скрюченный за ночь позвоночник.

И еще ненавидела она один единственный на всю ораву туалет по утрам.

А вставать приходилось в четыре-пять утра.

Еще закрыты и пусты научные и исследовательские институты, парламент, банки, магазины, жилищно-эксплуатационные и другие конторы, фирмы, корпорации и тресты.

Ранним утром город пуст, даже летом он залит серым предрассветным сумраком, не говоря уже о зимних черных ночах. На безмолвных улицах без привычной толпы странно видеть то там, то здесь целенаправленно идущих мужчин и женщин, в основном, женщин. Они тащат сумки, чемоданы, везут ручные тележки.

Это напоминает Исход.

Словно двинулся народ от родных насиженных мест, чтобы обрести благополучие и закончить дни своей жизни в довольстве и без нужды.

Они идут на стадион.

Так похожий на тот, куда Людмила бегала кататься на коньках «фигурки» в родном Кунцево.

Идут, словно им предстоит матч, встреча на спортивной арене.

ГОСТИ – ХОЗЯЕВА!

Кто сегодня выиграет?

Кто победит?

Соревнование на выживание.

Надо только успеть занять на стадионе место получше.

«Выше! Быстрее! Сильнее!» – олимпийский девиз полностью претворялся в жизнь вступившими в соревнование российскими челноками.

Первая битва на арене совсем не на поле и беговых дорожках, а за трибуны и скамейки для зрителей. На этих скамейках и раскладывали свои товары заморские купцы. Ехали-то со всех концов необъятной нашей Родины, а в те времена, времена всеобщего распределения, получалось так, что куда-то завезли партию ширпотреба, товаров широкого потребления, а потребление оказалось совсем не таким широким, как планировалось в системе плановой экономики, вот и тащил челнок образовавшиеся излишки в другую страну. Где опять-таки по-социалистически не хватало этих излишков.

Одно из достоинств «Приюта «Варвара», что стадион недалеко, не так натужно таскать сумки-чемоданы, волочить ручные тележки.

Задача Людмилы была проста – продать как можно скорее. За день, за два, потом закупить и уехать.

Вторая фаза соревнования на выживание – кто кого?

Типичная картина такой борьбы, такой схватки внешне мирная, по сути полна внутреннего накала.

Вот сошлись две женщины.

Одну родила польская мать, другую – русская, точнее, советская.

– А почем у пани шроты?

И стадион для этих дам превращается в огромный Привоз.

Как в Одессе.

– Пани, эти шпроты у вас давно протухли, – высокомерно заявляет дочь польской матери.

– Где? Вы что не знаете, что советская жесть – самая лучшая в мире, что наши банки для консервов самые тяжелые, потому что из толстой жести, тоньше у нас не могут прокатать, станов таких металлургических нет, это я вам как кандидат металлургических наук говорю, – отвечает дочь советской матери.

Говорят на ломаном русско-польском языке, но понимают друг друга прекрасно.

Они обе стоят на страже своих интересов, интересов своей семьи. И, конечно, они находят компромисс.

Сделка состоялась.

Дочь советской матери дала скидку, дочь польской матери довольна, что уторговала.

Все довольны.

И счет на табло стадиона стал как бы один-один.

Кто следующий?

И так целый день.

А вечером, настоявшись, наторговавшись – снова в приют.

Конфликтов меж челноками не было.

Потому что у всех была одна идея.

Она была проста, как единственная истина – живи для себя.

И чтобы было тебе хорошо.

Одна идея была и у тех, кто придумал строить социализм в отдельно взятой стране. А потом объединить все страны, где проводился этот эксперимент, в один лагерь.

На лагерь, на бараки, на «зону» был похож и «Приют «Варвара» по вечерам. Только вместо нар продавленные койки.

Вечная «зона» социализма. В которой жили приговоренные к единому действию, к единым поступкам, к одному образу жизни.

К коммуне.

Эта идея, как оказалось, не могла реализоваться в течении аж семидесяти лет, считай, за целую жизнь пани Барбары и полжизни товарища Людмилы.

Тяжело, ох, как непросто жить в эпоху перемен, во времена, когда одна идея сменилась на другую.

Как в настоящей коммуне, в «Приюте «Варвара» само собой начинал существовать свой малый коллектив. Так в купе поезда возникает временное единство между незнакомыми друг с другом пассажирами.

И часто, когда все легли, когда погасили свет, а возбуждение дня еще не прошло, не спиться, начинали делился своими победами и поражениями на арене стадиона, кто-то рассказывал свою историю, как он завербовался в армию челноков.

Перед глазами Людмилы на экране полутьмы проплывали картины человеческих драм. Почище любого кино.

В то же время для Людмилы это были настоящие «университеты» малого бизнеса.

Ведь на первых порах во время перестройки разрешили торговлю, где хочешь. И чем хочешь. И никто не спрашивал налогов.

Слушая ночные откровения соотечественников, Людмила постоянно анализировала, сравнивала, делала выводы. Думала, где и какой можно достать дефицит, где его можно подороже продать, а где купить подешевле…

И все-таки гнетущее впечатление, горький осадок в ее душе постоянно оставался.

Как же случилось так?

Хозяйка трехкомнатной квартиры, кандидат наук, ведущий инженер, программист и оказалась в этой клоаке.

Ведь она еще совсем молодая женщина, конечно, не молочно-восковой спелости, но ягодка опять.

И мужики на Людмилу оглядываются на улице…

…Он долго стоял неподалеку, а потом все-таки подошел к Людмиле и не столько глядел на ее нехитрый товар, сколько на нее.

С усами, что Людмиле всегда нравилось. Вот жаль, что у Мити, мужа ее прежнего, усы не росли.

А у этого пышные, так и представляешь, как от них будоражаще щекотно при поцелуе.

И улыбка хорошая.

Говорит, пшекая по-польски, но с уважением в голосе.

– А как пани зовут?

– Людмила.

– Иезус, Людмила! Я так и подумал, – сказал поляк.

Сказал так, словно нашел клад или что так давно искал.