Лев Александров - Две жизни

Ровно в десять позвонил в дверь к Дремину.

— Заходи, заходи, Сережа, раздевайся. Да расстегни ты воротничок. И пояс сними. А то застегнулся, как на смотре. Ого, я вижу, ты на рынок сходил. Сколько отдал? Спасибо, спасибо, с удовольствием с тобой стопку опрокину. Мне теперь редко удается. Даже в нашем распределителе не всегда бывает, а на рынок мне все-таки неудобно, с ромбом в петлице.

Николай Васильевич был непривычно суетлив. Не умолкая, почти обнимая на ходу, провел Сергея в комнату, усадил за стол, побежал (именно побежал) на кухню, принес хлеб, масло, «наркомовскую» копченую колбасу, поставил стопки, тарелки. Спрашивал Сергея о домашних, об училище, даже о Сонечке, получает ли письма, но ответов не дожидался, перебивал новыми вопросами. Наконец, уселись друг против друга. Николай Васильевич налил.

— Ну, давай со встречей. За наше с тобой благополучие. Чтобы это тяжелое время пережили. И, естественно, за победу. Будь здоров, Сережа!

Постарел Николай Васильевич. Руки даже трясутся. Или волнуется? Что-то ему от меня нужно. Все непонятно. Зачем из училища вызвали? Зачем домой позвал?

— Ты, Сережа, небось, сидишь и думаешь, зачем этот старый хрен меня пригласил? Чего ему от меня надо? Сейчас растолкую. Для того и домой позвал, чтобы по душам, как старые друзья, поговорить можно было. Чтобы для тебя завтра, когда спрашивать начнут, неожиданным не оказалось. Чтобы заранее обдумать мог. Чтобы мы вместе обдумать могли. Я тебе сейчас скажу о том, чего ты пока знать не должен. И не проговорись завтра, что знаешь. Несколько дней назад Власов сдался врагу. Сдал фашистам Вторую Ударную Армию. Ты ведь и не знал, наверное, что ваша Двадцатая стала Второй Ударной. Задание ей было дано самим Верховным идти на Ленинград, прорывать с юга блокаду. Так эта сволочь, мать его, у озера Ильмень, сговорившись с немцами, разоружил и сдал Армию. Сейчас у нас на Лубянке допрашивают всех, кто с Власовым в 37-й, 20-й, Второй Ударной связан был, кто хоть что-нибудь может рассказать об этом преступном заговоре. Ясно, о заговоре. Такую акцию быстро подготовить нельзя. Людей подобрать подходящих надо. Значит, помогали ему подбирать. Большие начальники помогали. Нарком приказал докопаться. Ведь ты, Серега, не знаешь. Был приказ Верховного о подготовке генерального наступления по всему фронту. Чтобы в этом году окончательно добить немецкую гадину. А некоторые генералы, на самом верху генералы, я имен назвать не стану, были против. С самим товарищем Сталиным спорили. Теперь ясны причины некоторых наших неудач в этом году. Ты понял меня, Сережа? Понял, что я тебе сказал?

— Понял, Николай Васильевич. А как Денисов? Неужели тоже?

— Предатель твой Денисов. Дерьмо собачье. Раз начальник Особого Отдела не застрелил изменившего командующего, — значит предатель. Теперь, небось, перед новыми хозяевами выслуживается.

Помолчали. Сергей понимал — главное впереди.

— Что я тебе сказать хочу, Сереженька. Тебя будут наши следователи с пристрастием допрашивать. Так ты не бойся. Я про тебя им много хорошего сказал. Не надо только быть задним умом крепким. Они этого не любят. Ты ничего не замечал, значит сволочи хорошо маскировались. Ты, конечно, бдительность не на высшем уровне проявил, но это лучше, чем хоть самую малость подозрительную почуять и не сообщить. Тебе сперва не скажут, почему допрашивают. Так ты только положительно обо всех говори, и о Власове, и о Денисове, и обо всех. А когда скажут, сперва не поверь, а потом ругай эту мразь последними словами, но от своих конкретных показаний не отказывайся. И еще, Сереженька, о том устном донесении Денисова им говорить не надо. Могут не так понять. Нас с тобой могут не так понять. Ты понял меня, Сергей?

Чего ж не понять. Для этого и звал, сукин сын.

— Понял, Николай Васильевич.

— Ну и лады, раз понял. О себе не беспокойся. Раз ты меня понял, я о тебе позабочусь. Уже позаботился. Я друзей в беде не бросаю. Из органов, конечно, тебя за потерю бдительности отчислят. Но не больше. А если бы сказал что не надо, могли бы и больше. А так — только отчислят. Но ты кубари свои не выбрасывай. Уже приказ по Московскому Военному Округу заготовлен о присвоении бывшему курсанту спецшколы Лютикову воинского звания лейтенанта. Просто лейтенанта. Командующий Округом имеет такое право. Приказ заготовлен, но еще не подписан. Как только с тобой у нас дело закончат, так на следующее утро приказ положат на подпись. У Дремина друзья везде есть. Не друзья, впрочем. Я ведь многое могу сделать. Вот и слушаются меня умные люди. А с приказом о присвоении звания и командировочное предписание будет готово. Чтобы, значит, отправлялся лейтенант Лютиков в такой-то город, где находится на переформировке стрелковая дивизия номер такой-то, и чтобы приступил лейтенант Лютиков к исполнению обязанностей адъютанта командира этой дивизии полковника такого-то. Как, товарищ Лютиков, пока еще сержант государственной безопасности Лютиков, согласны быть адъютантом комдива? Вы же, товарищ Лютиков, через пару дней станете рядовым необученным. А присягу воинскую вы принимали. Так что дорога ваша, если не в адъютанты комдива, то в пехоту матушку, трехлинейную таскать. Шучу я, Сереженька, шучу. Давай выпьем за будущего адъютанта. Что ж ты не благодаришь за заботу, Сергей Иванович?

— Спасибо, Николай Васильевич, вовек не забуду.

— Теперь иди, Сереженька. Устал я за последние дни. Не так легко все устроить. А надо было. Я ж к тебе, как к сыну. Как с тобой наши заниматься кончат, они тебя в штаб Округа откомандируют. Там, может, пару дней подождать придется, но не больше. Ты перед отъездом позвони, Сереженька. Чтобы я спокоен был, что все у тебя в порядке.

Сегодня воскресенье, можно не торопиться, но Борис Александрович проснулся, как всегда, в шесть утра. Первые минуты заполнены автоматическими движениями. Не отрывая головы от подушки, протянул руку, взял с тумбочки упаковку нитросорбида, вытащил две таблетки, включил транзистор, постоянно настроенный на Би-би-си Уорлд Сервис. Только после этого сел, свесил ноги, запил таблетки, минут десять слушал ньюс. Скучно. Ничего нового.

Вдруг вспомнил. Сегодня не просто воскресенье. Сегодня день рождения. Шестьдесят два. Старик. В пятницу, после заседания кафедры, Алексей Иванович велел запереть дверь кабинета, на стол поставили бутылки — коньяк, шампанское, два торта, включили электрический самовар. Алексей Иванович произнес стандартную поздравительную речь, хорошенькая аспирантка преподнесла цветы, Борис Александрович поцеловал ей ручку, произнес ответный тост за кафедру. Ежегодный ритуал. Штамп.

Обычная «стенокардическая» зарядка, контрастный душ. Сегодня надо быть в форме. Вечером придут дочери. И, чего доброго, с мужьями. Ничего не поделаешь. Придется терпеть.