Одри Ниффенеггер - Соразмерный образ мой

У Мартина поневоле вырвалось:

— Ты очень привлекательна, Джулия. — (Она остановилась и подняла на него недоуменный взгляд.) — Но я люблю Марику, и никто ее не заменит.

Джулия опять стала ходить кругами.

— А что именно… какое это чувство? — Мартин не ответил, и она попыталась объяснить: — Я никогда никого не любила. Из парней.

Мартин встал из-за стола и провел ладонями по лицу. У него устали глаза, щетина требовала бритвы. Это было не навязчивое состояние, а какое-то ощущение неопрятности; к тому же время шло к пяти. Он покосился на компьютер: всего четыре. Все равно пора, пора бы в душ — если подстраиваться под возвращение Марики с работы. Но можно было и немного подождать. «Не хочет отвечать», — подумала Джулия и почему-то испытала облегчение.

Мартин заговорил:

— Такое ощущение, будто от моего существа отделился изрядный кусок и перенесся в Амстердам, где он — она — меня ждет. Знаешь такой термин: фантомная боль? — (Джулия кивнула.) — Так вот: на ее месте осталась боль. И эта боль питает другую, которая заставляет меня постоянно мыться, считать и так далее. Выходит, что разлука не дает мне отправиться на ее поиски. Понимаешь?

— А не станет ли тебе гораздо легче, если ты поедешь и найдешь ее?

— Несомненно. Да. Конечно, я был бы только счастлив. — У него на лице отразилось беспокойство, как будто Джулия собиралась тотчас вытолкать его за порог.

— Так в чем же дело?

— Джулия, тебе не понять.

— Ты мне не ответил. Я тебя спросила про любовь. А ты стал рассказывать, какое чувство испытал после отъезда жены.

Мартин снова сел. «Она еще совсем ребенок. Мы в ее годы уже были хозяевами вселенной — и никто не смел нам перечить». Джулия сцепила руки, словно хотела, как молотом, выбить из него ответ.

— Любовь — это… тревога, — сказал он. — Хочешь доставить радость и боишься, что тебя увидят таким, каков ты есть. В то же время хочешь, чтобы тебя знали. Иными словами… ты наг, стонешь во тьме, теряешь всякую гордость… Я хотел, чтобы она видела меня и любила, хотя знала как облупленного, а я знал ее. Теперь ее рядом нет, и мое знание неполно. Целыми днями пытаюсь представить, чем она занимается, что говорит, с кем общается, как выглядит. Стараюсь восполнить потерянные часы, но чем дольше разлука, тем это труднее — неизвестность множится. Приходится додумывать. На самом деле, я просто не знаю. Ничего больше не знаю.

Он свесил голову на грудь, и его речь стала неразборчивой. Джулия подумала: «Он относится к своей жене точь-в-точь как я к Валентине». Это ее испугало. Ее чувство к Валентине оказалось безумным, изломанным, невольным. Джулия вдруг возненавидела Марику. «Как она могла его бросить — он теперь съежился в этом кресле, плечи вздрагивают… — Ей вспомнился отец. — А он к маме так же относится?» Она не могла представить себе отца в одиночестве. Джулия приблизилась к Мартину, который сидел понурившись, с закрытыми глазами. Она подошла сзади, склонилась над ним и обняла за плечи, прижавшись щекой к его затылку. Мартин напрягся, а потом медленно накрыл крест-накрест своими ладонями руки Джулии. Мыслями он обратился к Тео, но не смог припомнить, когда Тео в последний раз его обнимал.

— Прости меня, — шепнула Джулия.

— Что ты, что ты, — сказал Мартин.

Джулия его отпустила. Мартин встал и вышел из кабинета. Джулия услышала, как он хлюпает носом где-то в дальней комнате. Вернувшись, он в своей обычной нелепой манере протиснулся в дверь бочком и снова сел в кресло.

Джулия заулыбалась:

— А на выходе ты этого не сделал.

— Разве? Это плохо. — Мартин ужаснулся, но ненадолго.

«Это необходимо исправить», — подумал он, однако внутренней потребности не испытал.

Глядя на него, Джулия заплясала.

— Ты в последнее время идешь на поправку. Закидонов гораздо меньше стало.

— Правда?

— Честное слово. Не сказать, что уже совсем нормальный, но хотя бы не бегаешь мыться каждую минуту.

— Не иначе как витамины подействовали, — сказал он.

— Все может быть, — ответила Джулия. Какие-то нотки в голосе Мартина заставили ее насторожиться.

— Я сейчас отрабатываю выход на лестничную площадку, — сообщил он.

— Мартин, это же здорово! Покажешь, как получается?

— Э… пока еще не очень получается. Но я тренируюсь.

— Надо нам увеличить дозу витаминов.

— Что ж, мысль интересная.

Джулия тоже села.

— Если сможешь выходить, сразу поедешь в Амстердам?

— Да.

— И я тебя больше не увижу?

— Ты приедешь к нам в гости.

Он начал рассказывать ей про Амстердам. Джулия слушала, а сама думала: «Все может быть». Ей было и радостно, и тревожно: если Мартин выздоровеет, не станет ли он жутким занудой?

— Не возражаешь, если я сниму газеты с окон? — перебила она.

Мартин задумался. Внутренний голос не протестовал, но он все же заколебался.

— Давай не со всех сразу, хорошо? Посмотрим, что из этого получится.

Вскочив со стула, Джулия стрелой бросилась к окну, едва не упав на коробки, преграждавшие доступ. Она принялась срывать газетную бумагу и скотч. В комнату хлынул дневной свет. Мартин стоял сощурившись и смотрел на деревья и небо. «Боже праведный, опять пришла весна». Джулия закашлялась от пыли, которую сама же подняла.

— Ну как? — спросила она.

Мартин кивнул:

— Очень мило.

— Можно еще?

— Еще какие-нибудь окна? — Твердой уверенности не было. — Дай мне привыкнуть… к свету… для начала. А через пару дней продолжим. — Мартин остановился в нескольких шагах от окна. — Дивная погода, — выговорил он.

У него колотилось сердце. Мир давил на него тяжким грузом. Джулия что-то говорила, но он не слышал.

— Мартин?

«Господи, что это с ним?» Джулия схватила его за плечи и начала подталкивать к креслу. Мартин покрылся испариной и едва дышал.

— Мартин?

Он поднял руку, чтобы прекратить расспросы, и упал в кресло. Через несколько минут он сказал:

— Легкая паника. — И остался сидеть с закрытыми глазами и отрешенным лицом.

— Чем тебе помочь? — спросила Джулия.

— Ничем, — ответил он. — Просто посиди рядом.

Она села и стала ждать вместе с ним. Вскоре Мартин со вздохом сказал:

— Пришлось поволноваться, да? — И вытер лицо носовым платком.

— Извини меня. — Сегодня у нее все выходило невпопад.

— Тебе не за что извиняться. Ну-ка, давай переберемся поближе к солнышку.

— А разве…

— Все нормально. Только не вплотную к окну.

Они подвинулись.

Джулия сказала:

— Все время кажется, будто я что-то поняла, а на самом деле — ничего.

— Я и сам себя не понимаю; где уж тебе? — сказал Мартин. — В этом и есть сущность безумия, правда? Колеса автобуса отваливаются на полной скорости, и все теряет смысл. Точнее, не теряет смысл, а приобретает такой смысл, которого никому не понять.