Екатерина Минорская - Женского рода

— Ты это к чему?— насторожилась Кирш и, не дав Алисе собраться с мыслями, передразнила ее восторжен­ный взгляд: — Кстати о кругах и квадратах! А ты знаешь, Алиса, что декорация к спектаклю по пьесе Крученых «Победа над солнцем» — это…

— «Мерный квадрат» Малевича, — покорно кивнула Алиса.

— …Это что — символ победы над светящимся кругом?!

Алиса вздохнула:

— Я всегда знала, что это не картина, которой стоит восторгаться, а просто манифест! И не стоит смотреть на этот квадрат, восторженно отходя на несколько шагов, будто внутри этой черноты, поглотившей мир, есть что-нибудь заслуживающее внимания, что-то кроме пустоты.

— Премудрая моя, ты уж разберись, что там в квадра­те — мир или пустота!

Кирш рассмеялась, увидев, как насупилась Алиса. Но они посмотрели друг другу в глаза и перенеслись друг в друга… Если бы люди могли долго смотреть глаза в глаза, а не возвращались к собственным мыслям через несколь­ко секунд, возможно, они стали бы понятнее друг другу…

У Кирш было табу на слово «любовь», она давно раз­меняла его на мелкие смыслы и бессмыслицы, унизила и оттого стала презирать. Теперь оно рождалось заново и становилось словом с безупречной репутацией, настоящим словом, обозначающим чувство, а не тысячи его двойни­ков. Но все равно, Кирш по-прежнему не могла произнес­ти: «Я люблю тебя», даже признав про себя, что любит всей душой. Алиса не выпрашивала этих слов, как нищий подаяния, она терпеливо ждала, когда наступит их время. И оно пришло — неожиданно и просто.

Однажды Алиса, по их с Кирш обыкновению, наруши­ла недолгую ночную тишину вопросом: «О чем ты сейчас думаешь?» Прозвучал самый частый у них ответ: «О тебе» (иногда вместо него следовал жест указательным пальцем, упирающимся в подругу).

— А что ты думаешь обо мне? — спросила Алиса.

И тут наконец услышала:

— Что я люблю тебя…

Это прозвучало просто, тихо, как из глубины какой-то заветной пещеры. И Алиса благодарно прижалась к Кирш,

Иногда за девушек разговаривали их тела. И тогда Кирш уже казалась Алисе не лозой, а дикой пантерой: силь­ной, гибкой и своевольной; она требовала не ублажения себя, а подчинения своим ласкам. И это не были заучен­ные жесты: Кирш бережно и внимательно познавала Али­су, и та постоянно чувствовала силу, но никогда — наси­лие. «Ласковый и нежный зверь»… Почему-то Алиса ни­когда не думала так о мужчинах: они не были черно-белы­ми; они вмещали в себя только себя, как и было заведено веками: мужское — у мужчин, женское — у женщин, сила — у мужчин, слабость — у женщин… Алиса была слишком избалована мужчинами, Кирш — женщинами…

Мужчина для Алисы всегда был одного резкого цвета и, играя нежность, не умел быть нежным внутри. Только в Кирш звериное было настоящим, неистовым, жестким, а нежное — абсолютным, женским, трогательно-беспомощ­ным. В одном человеке. Кто, что может не разрываться, имея два равнозначных полюса? Если только планета. Кирш была планетой, на которой Алиса уже перестала чувствовать себя инопланетянкой.

Когда-то Алисе казалось, что женщины могут любить друга только платонически: страстно, возвышенно, жела­тельно на расстоянии, чтобы писать друг другу длинные надрывные письма. Но постель… Алиса представляла, что это только беспомощное унижение чувств: ласки без че­го-то главного, без законченности, без борьбы и победы. По жизнь подбросила ей загадку: ей нравились мгновен­ные превращения Кирш. Секунду назад та еще лежала, как испуганная нимфа: лебединая шея, тонкая талия, девичья грудь, длинные стройные ноги и раскинутые как крылья руки. Она позволяла ласкать себя, а потом вдруг резко опрокидывала Алису на спину и нависала над ней в дру­гом, почти дьявольском обличье: плечи оказывались ши­рокими, руки мускулистыми, на шее напряженно пульси­ровали жилки, заметные даже в полумраке, и лицо вместо нежного овала приобретало какое-то грубое, хотя по-пре­жнему красивое очертание. Над Алисой нависала скала. Только в таком положении Кирш подолгу смотрела Али­се в глаза — не отводя взгляд. Менялся и сам взгляд: он мог быть светящимся — тогда на лице была ласковая, признающаяся в любви улыбка, амог быть жестким, из-под прикрытых век — жаждущим признаний не только души, но и тела. Они долго смотрели так друг на друга; Алиса снизу, Кирш сверху. Они встречались губами, а потом Кирш отправлялась в путешествие по Алисиному телу и наконец проникала в нее; сначала языком, потом — Али­се почти не верилось, что на такое способны руки… По возвращении они сквозь сбившееся дыхание снова цело­вались… И снова рука… Они смотрели друг другу в гла­за — много дольше, чем несколько секунд, сердца стучали с двух сторон, потом пропадали звуки, и тела вздрагива­ли… Кирш клала голову Алисе на грудь и прислушива­лась. Алиса гладила ее волосы (без привычного геля они были совсем мягкими), и иногда у нее вырывалось: «Де­вочка моя родная!»

Как-то, когда Кирш разговаривала с кем-то по теле­фону, выйдя с ним на улицу, Алиса вынула из давно заб­рошенной за кровать дорожной сумки зеленый томик и села читать… Кирш подошла сзади незаметно и хотела было поведать что-то подруге, но, взглянув на книгу, пе­редумала,

—У Лизы такая же была…

Алиса неслышно вздохнула и, ведя пальцем по тексту, начала читать:

Опахалом чудишь, иль тросточкой, —

В каждой жилке и в каждой косточке,

В форме каждого злого пальчика, —

Нежность женщины, дерзость мальчика.

— Это про тебя, — подытожила Алиса и отложила кни­гу. — Помнишь, я тебе про Марго рассказывала? Про Мар­гариту Георгиевну?

— Ну?— Кирш листала книгу.

— Так вот ей эти строчки Зоя Андреевна, Зоя, ее под­руга, на фотографии написала…

— Ну и что?

Алиса пожала плечами:

— Завораживает эта «ироническая прелесть» — «Что Вы — не он».

Кирш внимательно посмотрела на Алису:

— Бросишь ты меня, Элис, знаешь ты об этом?

Алиса с чувством замотала головой в знак отрицания, а Кирш пошла топить печку.

Но особенно удивительно для Алисы Кирш станови­лась в те минуты, когда она начинала заниматься своими ногтями: с мальчишеской ухмылкой, короткой стрижкой, раскинув мускулистые ноги в мужских шортах, она, сидя­щая на кровати за маникюром, превращалась в такие ми­нуы в вальяжную, изнеженную даму…

Сколько себя помнила, Алиса не могла выйти в люди, если ее ногти не были аккуратно пострижены и накраше­ны красивым лаком, но она не знала названий инструмен­тов, которыми добиваются красоты ногтей, не ведала о том, что ногти можно полировать, подпиливала их ста­рой металлической пилочкой и стригла обычными мани­кюрными ножницами. У Кирш был набор инструментов, незнакомых Алисе даже по виду, она ловко орудовала ими, потом строго разглядывала свои ногти и втирала в них косметическое масло — Кирш ворожила над своими ру­ками с пристрастием избалованной и изнеженной женщины, вынужденной, правда, временно обходиться без услуг салонной маникюрши… Алиса, разглядывая альбом с Максимкиными рисунками, исподлобья поглядывала на подругу, слегка выдвинувшую вперед нижнюю челюсть и от старания прикусившую нижнюю губу, как иногда делают женщины, когда хотят скрыть повышенный интерес к собственной внешности. С таким лицом они чисто стоят перед зеркалом и магазине, любуясь своей фигурой, удосто­веряются в неотразимости своих глаз при контрольном заглядывании в зеркальце пудреницы, — вот с таким лицом Кирш делала маникюр, чувствуя неловкость оттого, что этопроисходит на глазах у Алисы.