Николай Гарин - Таежная богиня

Никита опешил. Сначала он принял это за неуместное кривляние, пока не понял, что с Виктором на самом деле что-то неладное. Его выгибало, ноги едва не касались затылка. Он хрипел, сопел, изо рта пошла белая пена. “Эпилепсия!” — не сразу догадался Никита. Где-то он слышал, что от “падучей” можно захлебнуться, можно откусить себе язык, или он провалится и западет в гортань, и ты задохнешься, можно травмироваться и так далее. Никита вскочил и запрыгал вокруг корчащегося Виктора, желая ему помочь, пытался его удержать, чтобы тот не так бился головой. Вскоре конвульсии его стали затихать. Из-под Виктора натекла темная лужа. Когда Виктор совсем затих, Гердов попытался перетащить его на лавку, но тот оказался тяжелым настолько, что Никите удалось лишь перекатить его на живот, расстелить спальник и уложить Шатуна обратно на спину. Брезгливо морщась, он обтер ему лицо, одежду, под голову подложил рюкзак и укрыл теплыми вещами.

Управившись с Виктором, Никита закурил. Докурив, присел к угасающему костерку, добавил еще дров и, добредя до своего места, с облегчением опустился на лавку. Его голова еще не коснулась сумки, а глаза уже спали, и в этот момент он отчетливо услышал, как кто-то позвал его по фамилии. Никита открыл глаза и приподнялся. Виктор лежал в прежней позе и ровно дышал. Но когда Никита взглянул в сторону проема, в него точно электрический заряд ударил! В рваном проеме стоял... Армянин.

Лиловый проем четко обрисовал элегантную фигуру, а слабый костерок высветил дорогой костюм, безупречный зачес редких волос по диагонали, уверенную, снисходительную полуулыбку и искорки глаз под мохнатыми бровями. Он стоял несколько театрально, скрестив ноги и держась руками за края разлома.

— Добрый вечер, господин Гердов! — проговорил неожиданный гость. Он вальяжно прошел к столу, не обращая внимания на дым костра, равнодушно переступил через спящего Виктора, расстегнул пуговицы на пиджаке и сел на откуда-то взявшийся стул с выгнутой спинкой, точно такой же, как тогда у Никиты в общежитии.

— Ну-с, уважаемый, почему молчим и не отвечаем на приветствие?

Никита смотрел на гостя пустыми глазами, отказываясь им верить.

— Я понимаю твою растерянность, дорогой Никита, и в этой связи могу предложить глоток живительного “Арарата”, — с этими словами он извлек из внутреннего кармана пиджака плоскую двухсотграммовую бутылочку и, скрипнув колпачком, стал его откручивать с видимым удовольствием. — Ну-с, уважаемый, прошу, — он протянул золотистую бутылочку Никите. — Как угодно, дорогой, — не дождавшись от Гердова никакой реакции, гость приложил горлышко к губам. Отбулькав изрядную часть содержимого, гость поморщился. Его глаза повлажнели, кустики бровей подскочили вверх, собрав лоб в гармошку.

— Главное, чтобы три звезды, дорогой мой Никитушка, именно три. Это тебе, — и он поставил на середину стола опорожненную наполовину бутылочку. — Ну-с, а теперь к делу. Итак, мой дорогой молодой и талантливый, что ждем?

— А-а? — едва выдавил из себя Никита, поняв, что ему задан какой-то вопрос.

— Что “а”? Я говорю о карте, которая лежит под головой у этого припадочного бугая, — гость кивнул в сторону Виктора.

— А почему вас это... — начал кое-как соображать Никита.

— Да потому, милый, что меня интересует все, что связано с тобой. Почему? Пока тебе рано об этом знать, но непременно узнаешь, непременно. Меня интересуют твои мысли, твоя живопись, твоя жизнь вообще, если хочешь. Кстати, очень жаль, что я не успел тогда, а ты поспешил, порубил, изверг, свои картины, превратил в дрова. Я их видел и готов был выкупить все по весьма высокой цене, по весьма...

— Но вы же сгорели... тогда в гостинице... с холстом!.. — Никита медленно приходил в себя.

— Сгорел?!.. Ха-ха-ха, — запрокинув голову, от души расхохотался гость. — Милый ты мой, молодой и наивный, да разве я не знал, что через твою прекрасную Валерию легавые кинутся в погоню! — он вновь от души рассмеялся. — Вот я и прибегнул к шутке. А твое гениальное творение сегодня красуется не только на отдельной стене, но и в отдельном зале в шикарной раме. И смотреть на это чудо я прихожу с друзьями ночью, только ночью! Вот так, дорогой.

— Но ведь... — начал было Никита.

— Да что ты, дорогой, это дело техники, не более. Ну да ладно, проехали. Сейчас меня интересует карта, причем карта цельная, а не по кускам. — Армянин смотрел на Никиту и строго, и лукаво. Весь его вид говорил, что он не сомневался в скором исполнения своего желания. — И вот что еще, Никита Матвеевич, — лицо Армянина перестало лучиться, глаза кинжалами уперлись в Никиту. — Смотри, сколько древесины в этом вагончике, посмотри на пол, стены, лавки, столы, потолок... Несчастный случай в столь безлюдном месте может произойти с каждым. А когда экспертиза установит, что случилось с этим бугаем — был припадок, и это очевидно — на тебя не упадет даже тени подозрения в поджоге. Усек, нет?

Никита не усекал. Он продолжал смотреть на ненавистного Армянина через какой-то серый туман, совсем не похожий на дым. Ему вдруг мерещились то конические, прокопченные стены чума, то своя общежитская комната, то бабушкин дом. Но стоило Никите напрячь сознание, как он снова оказывался в вагончике со странным гостем, сидящим напротив.

— ...Вытащи у него только карту, больше ничего не трогай, — продолжал Армянин, — потом закрой дверь. Когда сквозняка не будет, дым опустится ниже. Потом оставшиеся угли... — продолжал громко шептать гость, а Никита словно со стороны видел, как он это уже делает.

— Эй, Столица? — неожиданно прозвучало откуда-то снизу. — Ты что задумал?

Едва Никита услышал этот голос, он очнулся, схватил котелок с недопитым чаем и стал заливать угли, которые только что рассыпал под лавками.

— Помоги мне подняться, — еле слышно проговорил Виктор и густо закашлялся. — Ну, ты и надымил. Ты что, хотел поджарить меня, что ли?

Никита усадил Виктора и кинулся снова заливать угли, которые неимоверно шипели и чадили. Вдруг ему показалось, что слева от него что-то мелькнуло. Никита медленно повернул голову, вздрогнул и уставился на невесть откуда появившийся стул с выгнутой спинкой.

— Все же ты крыса, Столица, — тихо, но с хорошо слышимой иронией проговорил Виктор, — заныкал коньячок и помалкивал.

— Что? — Никита повернулся к Шатуну. — Какой коньячок, откуда?! — осипшим от дыма голосом выдавил из себя Никита. Он во все глаза разглядывал золотом блестевшую плоскую бутылочку. Через минуту он сорвался с места и с диким криком кинулся к проему.

На улице падали огромные, в пол-ладони, снежные хлопья. Мягкие, влажные, они мгновенно залепили Никите лицо, мешая ему не только смотреть, но и дышать. И он настолько растерялся, что забыл, зачем покинул вагончик. “Снежная пурга в августе! Фантастика! — пронеслось в голове у Никиты, и тут же глухим колоколом ударило: — А куда он мог деться? В пиджаке и туфлях!”