Татьяна Алексеева - Выход где вход

Тёмное небо лежало на голове, словно могильная плита. Назревал дождь, но спрессованные в полотно тучи никак не могли им разродиться. Слегка скособочившись от холода, перебежечками, Вера добралась до Марининого подъезда. Раньше она всегда волновалась, приближаясь к Марининому дому. Замедляла шаг, чуть-чуть оттягивая момент встречи, чтобы потом сильнее ему обрадоваться. А, может, просто боялась, что всё слишком быстро закончится. Часы тут же начнут отсчитывать, застрекочут. И время ухода понесется на неё как приближающийся поезд.

Сейчас Вера тоже волновалась, но по иной причине. Не могла нащупать, как теперь держать себя с Мариной. Тоска накатила двойная: от надвигающейся потери и от открытия, что её скромная персона значит в этом доме много меньше, чем ей казалось. Да, из Веры не получилось ученого. Да, она еле сводит концы с концами. И в сравнении со своими успешными ровесниками шебаршится почти в самом низу социальной лестницы. Но тем дороже ей были отношения с Мариной, уцелевшие с институтских времён вопреки всем Вериным неудачам и несуразности.

Их неожиданно тесная дружба держалась на множестве перекличек, контрастов, общем прошлом и чувстве благодарности. Последние годы Марина заменяла Вере сразу всех близких и друзей. А главное — помогала ощутить себя важнейшей струной, без которой не зазвучит музыкальный инструмент и обессмыслится целое оркестра. Все свои заботы, страхи, сны и настроения Марина обсуждала с Верой. Одна из подруг чувствовала, что есть человек, для которого малейшее колебание воздуха вокруг неё — событие вселенского значения. Другая, восхищенно резонируя, мнила себя не эхом, а источником.

Вере представлялось, что она имеет особое влияние на Марину. Верилось, что её мнение ежедневно пересоздаёт их маленький космос на новый лад. И вдруг — такое открытие… Не только оркестр преспокойно звучал без Веры, а играл он совсем иную музыку, чем ей слышалось. Она очутилась в полной растерянности, не понимая, что теперь делать. Жить с ощущением собственной никчемности и наивности? Сокрушаться, что слишком высоко занеслась в мечтах? Но её реальная жизнь протекала в таких низинах, что без воображаемых высот оставалось уже только под землю.

Вера к ним в гости и не пошла бы сегодня, но Марина слишком настойчиво зазывала. Хотя загадка — зачем. Поговорить-то им все равно не удастся. Это было известно заранее. По дому по-хозяйски расшагивал Костя. Весь — в прожектах и перезвонах по поводу предотъездных дел. Его присутствие в доме было очевидным доказательством ненужности и неценности Веры для подруги. Она лишь удивлялась самой себе — как могла столько лет пребывать в блаженном заблуждении? Или всё-таки в прошлом их что-то связывало, а принятое семьей решение радикально перестроило Маринины потребности? И она больше не нуждается в её отклике?

В момент Вериного прихода Костя висел на телефоне. На кухню сплошным бубнением доносился из глубины комнат его голос. Под такой аккомпанемент не могло случится откровенного разговора. Да и какой разговор, если в любую минуту мог войти Костя! Вот, наконец, он и появляется в дверях — довольный, горделивый.

— Привет, Верка! Ты с ежевикой и смородиной чаи гоняешь? Лисёнок, — промурлыкал Костя, обращаясь к Марине, — сделай-ка мне с липой и медом чайку. А то мне эта ежевика не очень…

На ходу приобняв, поцеловал Марину в висок. Вера поморщилась от этой демонстративной нежности. Лучше бы с чаем не напрягал. Пил, что дают. Следом за Костей на кухне обрисовался кот. Уперся в хозяйку взглядом, недоумевая, почему нет еды в миске. Соорудив для Кости особый чай, Марина переместилась к пакетикам с кошачьим кормом.

Пока кот лениво поглощал порцию, Вере в два голоса описывали его летние стычки с ежом. Ёж поселился под крыльцом на даче. Его кормили, оставляя еду на блюдечке. Вскоре он открыто блуждал по дому и жрал из кошачьей миски. Возмущенный кот пробовал напасть, но, ткнувшись в колючки, отступил.

— Этот ёж чавкал, как поросенок! — припомнил Костя. — Я как-то майонез пролил. Не успел оглянуться, ёж залез в лужу по самое брюхо. Стоит, наворачивает…

— А я однажды ему оставила слизняков в банке, — оживилась Марина. — Гляжу — он в ней застрял. Упёрся носом в стекло, морду облепили наглые слизняки. Такое унижение для ежа! Пришлось бить банку.

— Вот жили бы мы в Америке, — съехидничала Вера, — ты не сообразила бы разбить банку. Побежала бы звонить в 911.

— Ну, уж нет, — запротестовала Марина. — В Америке в 911 позвонил бы сам ёжик!

Под аккомпанемент дружного хихиканья Вера растянула на лице подобие улыбки. Но внутри смеха не было. Совсем неинтересно было наблюдать, как они нарочно пытаются ее развеселить — весьма неловко и неискренне. А, главное, она чуяла в их совместном общении новую ноту. Костя излучал очевидное довольство оттого, что больше не придется делить жену с её ближайшей подругой. Вот увезет он её 'за темные леса, за синие моря, за высокие горы', и пусть-ка Вера попробует попретендовать.

Костя блаженствовал, вдыхая плывущий от чая запах липы, меда и яблоневых лепестков. А Вера изучала узоры на скатерти, избегая обеспокоенного взгляда подруги. Боялась размякнуть от её внимания. Снова поверить в Маринину теплоту и привязанность. Но еще больше не хотела, чтобы её тонкие и сложные переживания были истолкованы примитивно — как детская обида, ревность или собственничество. Лелеяла чувство своей непонятости.

— Значит, уезжаете? А с квартирой — что? Продавать или сдавать будете? — полюбопытствовала Вера, судорожно ища тему — подходящую приземистую кочку, на которую можно поставить ногу в топкой трясине их совместного разговора.

— Маринины родители этим займутся, — немногословно пояснил Костя.

Веру неприятно поразил лаконизм ответа. Так о денежных планах говорят только с чужими — людьми за пределами семейного мирка. Выходит, теперь и она к таким относится. Хотя между собой, наверняка, часами муссируют — сколько денег выручат при продаже, а сколько при аренде? И как эти деньги лучше разместить? Вере и даром было не надо, чтобы с ней обсуждали финансы. Но незаметный штрих подчеркивал, как далека она от подруги и её нынешних забот. За годы, проведенные на Марининой кухне, Вера настолько привыкла ощущать себя членом семьи, что потеряла ориентацию в пространстве.

При Костином ответе в её глазах мелькнуло скрытое торжество ребенка, поймавшего взрослых на очевидном обмане. Неприязнь к фальшиво-дружескому заговору хлынула наружу.

— А мне Светлана Савельевна вчера рассказывала, — не к месту вставила она, — что Пупкины в Америке только одно обсуждают: 'Какое счастье, что мы уехали'. Как услышат про очередной взрыв или катастрофу, сразу торжествуют: 'Ага, видите, что творится! Мы знали, что будет только хуже'.