Юрий Лурье - Прокурорский надзор

Меня охватывает ярость на тех, кто так жестоко расправился со мной — они расправились и с моим сыном! Даю себе слово, что если со Стасичкой что-нибудь случится, жестоко отомстить виновникам трагедии моей семьи. Отомстить — и уже тогда покончить с собой.

Людмила уходит в милицию, я остаюсь на кухне, сижу, думая, где достать 240 рублей — столько запросил у меня один человек за малокалиберный пистолет «Марголина». Денег таких у меня не оказалось и я уже выбросил из головы мысли о мести, но в связи с последними событиями они снова завладели моим сознанием.

Бессонная ночь, пережитое волнение дают о себе знать — я засыпаю тут же, на табуретке, прислонившись спиной к стенке.

Из этого состояния меня выводит голос сына. Открываю глаза, вижу плачущую Людмилу и понуро стоящего у двери Стасика. Убедившись, что это не сон, хватаю Стасичку, прижимаю к себе его худенькое, такое жалкое тельце, грязное личико… Говорить не могу — судорогой стянуло горло. «Что же ты, Стасик, маленький мой?..»

Вечером сын рассказывает мне о своих с приятелями приключениях, о том, как жили в пустой даче, готовили суп из концентратов… Смотрю на него, жалость и нежность переполняют душу, я не знаю, как выразить свои чувства, только глажу его еще влажные после ванны светлые волосики, спинку с трогательно проступающими позвонками…

Как всегда перед отъездом в Белореченск, захожу в горотдел милиции — отмечаться. Еще одно унижение, через которое приходится проходить в каждый приезд домой дважды. Встречаясь случайно глазами с людьми в форме, многие из которых знал на воле, а некоторые даже тренировались или учились у меня, испытываю омерзительную смесь чувств — стыда, унижения, злобы, ненависти… Некоторые трусливо отворачиваются, старательно делая вид, что не видят, на лицах других чудится злорадство…

Недавно вместе с председателем спорткомитета Бещуковым ходили в горком партии. Третий секретарь, миловидная женщина средних лет, делает мне предложение — ходатайствовать от горкома и горисполкома о моем досрочном освобождении при условии, что работать останусь в Белореченске. Объясняю, что веду борьбу по пересмотру дела и если мне этого добиться не удастся — все равно жить не буду. Не могу.

В комендатуре только ночую и отмечаюсь утром. Вся остальная жизнь проходит в общежитии треста, где и находится мой кабинет. Скоро вступит в строй еще мое детище — семейный спортивно-оздоровительный клуб при ЖЭКе. Отремонтировано подвальное четырехкомнатное помещение, завезены тренажеры. По замыслу, в одной из комнат будет сделана целая стеклянная стена из аквариумов с рыбками (это берет на себя Симпат Арташесович, большой любитель рыбок). Удобные кресла, цветной телевизор, масса зелени, стереоаппаратура. Словом, комната отдыха. Здесь будут собираться семьи, будут проводиться кулинарные конкурсы, интересные встречи, семейные вечера. В небольшой комнатке рядом — несколько малогабаритных станков, на которых можно выполнить какие-нибудь работы «для дома, для семьи». Еще одна комната оборудуется под «детскую». Здесь будут собраны спортивные настольные игры: футбол, баскетбол, кольцеброс, кегли, шашки и т. д. Главное же — большая комната, оборудованная под тренажерный зал. Съездив в Майкоп, Краснодар, мне удалось разыскать около десятка разновидностей настенных и напольных тренажеров. Хотим провести торжественное открытие, когда будут окончены работы — ведь еще необходимо сделать душ.

Новый, 1987 год встречаю в Геленджике в классическом одиночестве. Людмила уехала куда-то, Стасик утомился, где-то за час до полуночи уснул.

С соответствии с достигнутой договоренностью, Стас проведет свои каникулы со мной в Белореченске. Приехал от автобусом, а устроились мы в том самом двухкомнатном «люксе», что так любезно предоставил нам начальник ЖЭКа летом и в ноябре.

Неделя пролетела как один день. Сажаю сына в автобус, а на сердце тяжело…

Осложнились отношения с начальником отряда Митиным. Он уже не удовлетворен тем, что я делаю в соответствии со взятым на себя обязательством. Кроме того, на меня начинает «давит» замполит комендатуры. С первого января произошла реорганизация — обе комендатуры свели в одну. Новый «хозяин» потребовал от начальника ЖЭКа передать меня в распоряжение комендатуры для работы с «химиками». Дело в том, что обе инструкторские ставки — в комендатуре и в ЖЭКе — в распоряжении Арутюняна. В комендатуре работает Володя — тоже «химик». Я помогаю ему, чем могу: составляю необходимую документацию, привез из Геленджика грамоты, вымпелы и призы для награждения (у меня сохранился небольшой запас), необходимую литературу. Но начальник комендатуры хочет обменять Володю на меня. Симпат Арташесович, естественно, не хочет, справедливо опасаясь развала уже налаженной работы. Мне, конечно, это лестно, но подтверждается народная мудрость: «Паны дерутся — у мужиков чубы трещат». Видимо, желая добиться своего, мундироносное начальство создает мне «пресс». Кульминацией психологического давления стал немотивированный отказ в разрешении на выезд в выходные дни в Геленджик, к сыну.

Нервное напряжение столь велико, что на очередных занятиях с баскетболистами в арендованном школьном спортзале, мне изменяет выдержка. Со всей «дури» хватив свистком об пол, от чего он разлетелся вдребезги, выскакиваю на улицу. Но комплект неприятностей, выпавших на мою долю в это злополучный день, еще не полон. Вечером, по прибытии в комендатуру, я узнал, что дежуривший днем Нерсесян порвал в клочья мой «свободный график» и запретил дежурным выпускать меня утром на работу.

Возмущение и гнев, охватившие меня при этом сообщении, сменяются полной апатией. Я вспоминаю о данном Нарсесяну слове — ну что ж, теперь моя очередь.

Запираюсь в своей комнате и берусь за ручку. Через полчаса обещанная «оперу» записка на столе. Готово и письмо Симпату Арташесовичу. В этот конверт вложил кое-какие документы. Стучусь в 72 комнату — там живет слесарь-сантехник, работающий в ЖЭКе. Он едет на работу в 6 утра, так что во время утренней проверки его не будет. Стараясь выглядеть беспечным, прошу его утром передать конверт Арутюняну, мотивируя свою просьбу тем, что бумаги эти должны быть у начальника не позднее 8 утра, тогда как я задержусь в комендатуре. Убедившись в том, что Сергей ничего не заподозрил, иду к себе.

Прием «ударных» доз таблеток стал для меня вполне профессиональным занятием — не впервой. Но не в таких количествах. 32 таблетки этиминала натрия — это вам не фунт изюму! Поэтому приходится делать не одну паузу, заполняя из глотками крепкого холодного чая. Так что, глотая последнюю таблетку, я уже чувствую, как накатывается одуряющая волна тошнотворной сонливости.