Мария Глушко - Мадонна с пайковым хлебом

— Разве ты не уехал? — уткнувшись лицом в грудь, глухо спросила она.

— А почему я должен был уехать?

— Я думала...

— Мы отчаливаем послезавтра, если, конечно, ничто не помешает.

Послезавтра! У нас уйма времени, можно целые сутки смотреть друг на друга и говорить слова... Или даже молчать и не смотреть друг на друга, а стоять вот так и слушать, как стучит его сердце.

— Вчера я не смог. Мы всю ночь разыскивали свои вагоны, их куда-то загнали, а ты ждала?

— Нашли?

— Кого?

— Ну, вагоны эти.

— Нашли.

Жаль, подумала она. Виктор поднял отскочивший каблук, повел ее, припадающую на ногу, к какому-то зданию, сказал «Подожди-ка...» Она стояла, привалившись боком к теплой стене, смотрела, как ищет он камень и прибивает каблук. На руках его вспухали и опадали мышцы.

— Я тебя без формы не узнала. -

— А-а! — Он состроил гримасу. — Надоело козырять, а ничего другого не нашлось, это все, что осталось от моей гражданской жизни.

Не все. Там, в Лефортово, в камере хранения — твой синий костюм.

Он махнул рукой.

— А-а, зачем мне он сейчас?

Он прибил каблук, покачал его, проверяя надежность, присел на корточки, снизу посмотрел на нее:

— Ну-с, ножку дивную продень...

И сразу она вспомнила свой сон точно таким было у него лицо, когда он столкнул сапогом на них черную груду земли.

Он поднялся, вытер платком руки.

— У тебя такое лицо — обиделась, что не пришел вчера?

...Но он же не отвечает за мои сны!

— Да нет, не обиделась.

Они пошли, Нина продела руку под его локоть, но все сбивалась с ноги, не могла приноровиться к его шагу, а он прижал к себе локтем ее ладонь и все поглядывал на нее сверху горячими карими глазами, а она слабела и обмирала под его взглядом. Что же я молчу, почему молчу, ведь уже начался отсчет нашего с ним времени, он уедет, и опять я буду жалеть…

— Ты от Ады узнал, где ясли? — Это были не те слова, которые хотела она сказать, но нельзя же все время молчать...

— Да, и знаешь, он сразу ко мне пошел... Красивый мальчик, ТОЛЬКО худенький.

В этой фразе ей послышался упрек, но она промолчала. Еще бы не быть ему худеньким!

— Сейчас заберем его и отправимся к нашим, там ждут.

Нина вскинула на него глаза:

— Я не пойду. Не могу.

Он даже приостановился от удивления.

— Почему?.. У тебя дела?

— Нет. Просто не могу — и все.

Он облегченно улыбнулся, похлопал ее по руке.

— Глупости, маленькая, нас ждут, и я обещал... Там накрывают стол.

Она молчала, но он понял: в этом молчанье нет согласия, и принялся уговаривать, все так же похлопывая ее по руке: сейчас не время разводить капризы, он приехал ненадолго, ему одинаково хочется побыть и с ней, и с родными... А если были какие-то обиды, нужно переступить через них, в такое время надо держаться всем вместе, вот так, — сжал он в кулак пальцы.

— И потом, они хотят поглядеть на Витьку.

В его словах были логика и правота, но слова эти уходили, как вода в песок, ей очень хотелось сейчас сказать «ладно» — ведь ради него, — но она знала, что не сделает этого, даже ради него. Даже если он сейчас уйдет один и она не увидит его больше.

Она очень точно сказала: «не могу». Хотела, но не могла. Не обида и, уж конечно, не гордость мешали ей переступить порог того дома. Она потом много раз возвращалась к мысли: наверно, у них — своя правота, они не виноваты, что не дано им сострадать чужой беде, как не дано слепому видеть солнце, глухому слышать звуки мира... И она ни в чем не обвиняла их, но не могла забыть, как скиталась с ребенком по скованным морозом улицам и возвращалась вечерами, чтобы услышать: «Как успехи?»

…Он остался у дверей, она вывела из яслей зареванного сына, Виктор взял его на руки, спросил:

— Ну, куда теперь? Ты не передумала?

— Ты иди, тебя ведь ждут там...

Виктор ничего не сказал, понес сына, она шагала рядышком — совсем, как мечталось ей вчера, но что-то уже встало между ними, она подумала измученно: боже мой, ведь остался всего один день!

— Почему он плакал? — спросил Виктор.

— Он всегда плачет, когда я прихожу. Боится, что опять уйду.

Виктор прижал к себе головку сына, забормотал что-то, Нине послышалось: «Комочек мой...»

На Приваловом мосту возле лестницы Нина приостановилась:

— Осторожно, здесь крутые ступени.

Виктор посмотрел вниз, потом пробежался взглядом по ветхим деревянным строениям.

— Никогда бы не подумал, что в этом городе есть такие трущобы.

Они спустились вниз, подошли к домику, Нина, поднявшись на цыпочки, пошарила рукой над дверью, нашла ключ.

Из открытой двери пахнуло застарелой сыростью и керосином. Виктор потоптался у порога и, пригнувшись, вошел в сени, потом в комнату. Постоял так, потом спросил:

— Ты тут живешь?

— Да, живу. Ты проходи.

Витюшка запросился на пол и, как только Виктор опустил его, подбежал к буфету, стал тыкать в него пальчиком и кричать «дай!».

— Чего он хочет?

— Есть. Он всегда хочет есть.

Спохватившись, Виктор полез в брючный карман,

достал подтаявшую шоколадку.

— Совсем забыл про нее. Ему можно?

— Ему все можно.

Витюшка выхватил из рук отца шоколадку, уселся на низенькую скамейку, принялся болтать ножками и грызть шоколадку.

Виктор прошелся по комнате, разглядывая потолок, стены, заглянул за занавеску.

— А чей это дом?

— Одной женщины, ее зовут тетей Женей.

— Она твоя тетка?

— Нет. Просто хорошая женщина. В этих трущобах, представь себе, живут хорошие люди, добрые... Еще была старушка она умерла.

— Кто — умерла?

— Ипполитовна. Нищенка. Она кормила нас, когда у меня украли карточки.

Он смотрел на нее, удивленно помаргивая, словно ничего не понимал. Словно она изъяснялась на иностранном языке.

— Разве тут можно жить?

— Можно. Да ты садись, не бойся. Или ты спешишь?

Он осторожно опустился на старенький фанерный стул, предварительно осмотрел его и испробовал на прочность.

— Знаешь, мне тебя нечем угостить, только холодная картошка и немного селедки...

— Я сыт, не беспокойся, — перебил он.

А ей очень хотелось есть, и она выставила на стол остатки селедки, молодую картошку, придвинул к нему хлеб и уже вялые, чуть сморщенные малосольные огурцы.

— Ешь.

Она знала, что он брезглив, и при нем перетерла чистым полотенцем вилки, надергала в огороде зеленого лука, помыла его в сенях.

— Ешь, — опять пригласила она и взяла картофелину. Старалась есть медленно и не жадно, он смотрел на нее, это ее смущало. Он понял ее смущение, взял огурец, вяло пожевал его.

Витюшка все так же сидел на скамеечке, покачивая ножками, он #-весь был вымазан шоколадом; Нина заметила на лице Виктора выражение брезгливой жалости.

— Он что, болел?

— Да. И еще у него рахит. Но это пройдет.