Сергей Алиханов - Оленька, Живчик и туз

Перед Оленькой Ланчиковой действительно надо шляпу снять — ведь она терпеть не может газированную воду на сахарине, особенно розлитую в бутылки емкостью 0,33 литра — в грязноватые, с криво наклееными этикетками, липкие, омерзительные, в так называемые, “раиски”. (Эти препротивные бутылочки на самом-самом верху придумали, чтобы наши алкаши великую нашу перестройку не позорили и приучались жрать ханку евродемократически, то есть маленькими порциями. Конец у нашей перестройки подкачал, лажей все дело закончилось, но начало-то было — и тут никто не даст мне соврать — любо-дорого вспомнить).

Оленька же хотя и обожает только английский джин в большой, фигуристой и симпатичной посуде — в “сабонисе”(0,75), но из уважения к Игорю Дмитриевичу Мутруку и к его тяжелой атомной судьбе она разместила на консигнационной основе — то есть оплата после реализации — все тридцать восемь контейнеров с раисками, наполненными газированной водой “Колокольчик”, в Костромских и Новокостромских супермаркетах, и оттуда нет-нет, да и капнет денежка на расчетный счет РСУ-61.

А теперь вот и сама Оленька в Тузпроме пропала, словно на небо вознеслась. Атомные ремонтники все сучат бельевые веревки, скоро истреплют их совсем, а Ланчикову никак не дождутся. Наконец, белобрысый громила возвращается за второй двадцатидолларовой бумажкой и все, как есть, без утайки, то есть раскрывая служебную тайну, сообщает господину Детскому:

— Ваша бухгалтерша покинула Тузпром в 16 часов 06 минут.

— Куда ж она подевалась? — удивился господин Мутрук.

Громила-охранник взял у Детского зеленую купюру, проверил ее на просвет и хотел, по запарке, дальше раскрыть служебную тайну — “Помчалась с коротышкой Фортепьяновым на блядки”, но вовремя спохватился, усмехнулся и сказал:

— Отправилась на юга.

Золотистой бабочкой во тьме пыльцовского подсознания Ланчикова то улетала, то опять прилетала, а он все пытался ее удержать — но чем ее увлечь, каким небесным сачком поймать эту ветренницу? Как убедить ее, что у него не только эта штука, но и душа преогромных размеров, то есть, пространств… “Зачем же ты, куда же ты опять порхаешь, Оленька?” — все бормотал в полубессознательном бреду Венедикт Васильевич.

Венедект Васильевич застонал от ревности, которая, как песчаный вихрь по приволжской степи, вдруг засвистала, полетела, смела на своем смертельном пути всю его жизнь, и очнулся, открыл глаза. Он приподнял голову, огляделся и все никак не мог взять в толк, где же он оказался. Пол был паркетный, ламинированный, похоже, это склад. Двери закрыты неплотно, и в тонких полосках слабого света, исходящего из щелей дверного проема, Венедикт различил множество ящиков и банок, лежащих вокруг него на стеллажах. Руки у него были связаны за спиной, но пленник изловчился, уперся ноющей головой, а потом и плечом в стойку, встал на ноги и вышел из полутемного помещения. Он огляделся, обнаружил лестницу на верхний этаж, но не пошел по ней. Стараясь ступать неслышно, Венедикт осмотрел еще два помещения, подобных тому, в котором он пришел в себя, и заваленных всяким барахлом. Он изловчился, повернулся боком и подергал одну запертую дверь, потом другую, которая, судя по расположению, вела наружу.

— Очнулся, падаль! Долго же ты в отключке валялся. А ну, пошли, — услышал он голос сзади, обернулся, но увидел не милиционера, как ожидал увидеть, а какого-то парня в черной сорочке и черных джинсах.

В сопровождении чернорубашечника Венедикт Васильевич пошел вверх по лестнице, и, пока он поднимался, парень два раза ударил его по ягодицам. Эти боксерские удары только прогнали тяжелую, звенящую боль в затылке. Пыльцов оказался в просторном зале и тут сообразил, что попал на какую-то бандитскую хазу. Его похитители вероятнее всего обознались и приняли его за кого-то другого, поскольку при всем их с Оленькой нынешнем костромском благополучии для столичных бандитов они — мелкая сошка и никакого серьезного коммерческого интереса не представляют. Единственная мысль, которая по-настоящему беспокоила Пыльцова — может быть, это подонок Детский его сдал? Тогда, конечно, блатные попытаются получить с него за левые вексельные прокрутки. И тогда его положению, конечно, не позавидуешь. Но ничего, разберемся — ведь если откроются все карты, то и господину Детскому достанется сполна. Сейчас все выяснится.

За антикварным письменным столом в парчовом халате сидел курносый брюнет и что-то писал. Пыльцов тотчас признал в нем майора, остановившего милицейским жезлом его “Ауди” на Калужском шоссе. Человек отложил авторучку с золотым пером, поднял на него чистый, веселый взгляд немигающих голубых глаз и спросил:

— Ну, клоун, как самочувствие?

— Огромное спасибо, что голову не проломили, — удивился неожиданной заботе Венедикт Васильевич.

— Куда же ты, браток, так торопился, зачем правила дорожные нарушал?

— Никуда я не ехал, просто катался. Упарился, решил промчаться с ветерком.

— Откуда сам?

— Из Костромы.

— Угу, — довольно хмыкнул человек и продолжил расспрос, — Чем в Костроме кормишься?

— Магазинчик у меня небольшой — продуктами торгую.

— Где?

— На улице “Правды”, возле кинотеатра.

— Под кем стоишь, кому отстежку носишь?

— Под Колькой Жгутом, под кем же еще, — тут Венедикт Васильевич вздохнул с облегчением: “Похоже, пронесло”.

— Верно, Жгут за Костромой смотрит. Проверю, исправно ли ты ему платишь.

— Да у меня лавчонка маленькая, прибыли никакой, с оборота кручусь. Пока я тут в Москве прохлаждаюсь, у меня там мать за прилавком стоит, — тут же стал прибедняться Венедикт Васильевич.

— А сегодня откуда ехал?

— Из Тузпрома.

— Красавец! Так отвечать будешь, глядишь, до вечера доживешь, — человек в парчевом халате похвалил Венедикта Васильевича за искренность и продолжил допрос:

— А что в Тузпроме делал?

Пленник поежился и ответил:

— Ничего — бабу свою ждал.

— Чего ж не дождался? Почему бабу одну бросил?

— Да она там запропастилась куда-то. Вот я и решил — прокачусь чуток, а потом за ней вернусь.

Человек в халате глянул на стоящего за Венедиктом Васильевичем парня в черном, чуть кивнул ему головой и сказал:

— Слюнтяй, прочисти ему чердак.

Венедикт Васильевич тут же получил правильные удары под лопатку и в голову, которые оказались не в пример чувствительнее прошлых ударов по ягодицам. Пыльцов упал на бок, но не стал лежать, побарахтался, перевернулся на живот и, используя пуфик, опять встал на ноги. Он не хотел, чтобы его били лежачим.

— Так почему же ты, фраер, свою телку одну в Тузпроме бросил? — продолжил допрос сидевший за столом.

— Она там по костромским нашим заботам ходатайствует! Но тебе-то какой в этом интерес? — в сердцах воскликнул Венедикт Васильевич.