Сергей Алиханов - Оленька, Живчик и туз

— Тебя Лапидевский-Гаврилов об этом просил? — сразу сообразил Фортепьянов.

— Да, — честно призналась Ланчикова. — Как ты догадался?

— Что тут догадываться… — Фортепьяннов неожиданно усталым взглядом посмотрел на Оленьку и продолжил: — А ты хоть знаешь, кому Гендиректор вашего Новокостромского химкомбината Лапидевский-Гаврилов продает весь каучук?

— Кому бедняга ни продаст, все его обманывают, никто не платит, — попыталась защитить горемыку Гендиректора Оленька.

— Этот сукин сын Лапидевский продает 90% выпускаемого химкомбинатом каучука самому себе. И делает это через подставную багамскую офшорную фирму, которая тут же перепродает этот каучук, но уже по настоящей цене. И это единственная причина, почему Новокостромскому, да и не только вашему, а любому азотно-туковому латексному химкомбинату деньги за произведенную продукцию не платят и платить не будут. Зачем Лапидевскому платить самому себе, то есть перекладывать деньги из своего заграничного и такого удобного заднего кармана в официальный бумажник? Ведь в него тут каждый мытарь-налоговик может без спроса залезть и проверить, и пересчитать все до копейки, и обчистить его, как липку. Не говоря уже о рабочих химкомбината, которые тоже могут в один прекрасный день взять с боем бухгалтерию, обнаружить главного вора и вместо того, что настырно требовать зарплату, распять Лапидевского-Гаврилова на заборе…

Кстати, я сам все время забываю и опять чуть не забыл! Ведь уже больше месяца, как Новокостромской химкомбинат со всеми потрохами принадлежит мне, то есть Тузпрому! Просто руки не доходят послать в Новокострому наш досмотровый батальон, арестовать Лапидевского и отдать его под суд. Но он-то сам знает, что его ждет не сегодня-завтра!

— Какая сволочь! Какой низкий обманщик! — в сердцах возмутилась Оленька.

— Все эти Агрономы и Химики ничем друг от друга не отличаются, равны как на подбор. Дай им газ (ошибка в тексте — следует читать “туз”) бесплатно, а они все равно его у меня украдут, — с горечью сообщил господин Фортепьянов.

— Детка, этот телефон у тебя работает? У меня просто руки чешутся изругать грязного жулика — ведь он сейчас еще на комбинате, — закипятилась Оленька.

— Погоди, Оля, помолчи секундочку! — сказал господин Фортепьянов. — Я сейчас тебе покажу, с кем мне приходится работать.

Господин Фортепьянов взял трубку, нажал кнопку и сказал вслух:

— “Новокостромской химкомбинат”.

Компьютер с голоса набрал номер.

— Ну что, воришка, сухари сушишь? — спросил Рор Петрович, как только новокостромской абонент поднял трубку.

Оленька не слышала сбивчивых объяснений Гендиректора, а все порывалась:

— Дай, дай я сама! Дай гада ползучего пропесочу!… Я все ему выскажу!

— Лапидевский, скажи “гав”! — велел господин Фортепьянов и переключил на объемное звучание.

— Гав! — сказал в лимузине Лапидевский.

— Пролай четыре раза подряд. Громко пролай, все равно будешь у меня в конуре сидеть! — усмехнулся господин Фортепьянов.

— Гав! Гав! Гав! Гав! — пролаял Гендиректор Новокостромского Химкомбината.

Рор Петрович довольный положил трубку и сказал:

— Вот и все, что мне в лучшем случае удастся у него отсудить — по одному “гав!” за каждый миллион долларов. Лучше уж сразу эти “гав” у него получить. А украденные деньги он так хорошо запрятал, что наверняка и сам не помнит куда. Ведь память у человека — это тоже средство выжить — или, по крайней мере, спасти украденное.

— Неужели Лапидевский украл у тебя четыре миллиона долларов? — ужаснулась Ланчикова.

— Если как следует поскрести по сусекам, то наверняка побольше. Но это не так много — по сравнению с остальными Агрономами и Химиками. Но Лапидевский-Гаврилов тебя, моя дорогая, ко мне прислал. Значит, это он нас с тобой познакомил. За это ему вполне можно простить четыре миллиона. Этот подонок сейчас так напуган, что годик-другой поработает честно. Все равно, кого бы я сейчас ни поставил руководить Новокостромским химкомбинатом вместо Лапидевского, тот сразу же начнет воровать еще больше, а все деньги от перепродажи каучука и покрышек оставлять на своих номерных зарубежных счетах.

— Как это ужасно! — продолжала сокрушаться Ланчикова, имея в виду свои зряшние визиты к Лапидевскому-Гаврилову.

— Ничего необычного здесь нет! — успокоил ее Фортепьянов. — Точно так же Эстония в начале горбач-елкиных грабежей вышла на первое место в мире по продаже меди и других цветных металлов. А теперь благодаря Новокостромским и прочим нашим ворюгам больше всего синтетического каучука и аммиачных удобрений “производится” на Багамах, где кроме банковских контор и океанского прибоя ничего нет, — улыбнулся одними губами господин Фортепьянов. Выглядел он совсем уставшим.

Тут купе остановилось, и дверь лимузина опять отпорхнула. Рор Петрович пропустил Оленьку, вышел сам, удивился и очень обрадовался. Оказывается, “выездники” Пако Кочканяна доставили их на старую, доставшуюся ему еще от родителей, дачу. Господин Фортепьянов специально оговорил такую возможность — чтобы раз в месяц он обязательно тут бывал. И сегодня он был очень доволен, что их привезли в такое сокровенное, столь любимое им поместье.

По всему дальнему Подмосковью безо всяких обозначений и дорожных надписей от главных асфальтированных магистралей отходят узкие, иногда даже травяные, кочковатые дороги. Через семьсот-восемьсот метров эти лесные дороги приводят к нескольким добротным, но уже старым деревянным дачам с мансардами, со стоящими отдельно подсобными домиками для прислуги, с банями из сруба, с сараями для дров. Стоят эти хутора на просторных участках — вернее, на земельных наделах по полгектара, по гектару, а то и поболее. Обособленные дачные поселки заросли высокими, задумчиво шумящими соснами и березовыми рощицами, привольно растущими вокруг ветшающих строений. На некоторых дачах постоянно и тихо живут городские старики и старухи, которые летом неспешно копаются в запущенных приусадебных грядках, чтобы разнообразить петрушкой и укропом свой бедный стол. Зимой же состарившиеся особисты смотрят в блеклые экраны черно-белых телевизоров, коротая оставшиеся годы. Названия, закрепившиеся за этими географически безымянными поселками, свидетельствует об их первоначальной принадлежности: “Колонтаевские дачи”, как и “Воровские” (ударение на второе “о”) были когда-то закреплены за дипломатами, “Мухинские” — за художниками и скульпторами, “Лысенковские” — за учеными и конструкторами, а “Наркомовские”, “Архангельские”, “Авакумовские”, “Кожевнические”, “Голицинские” (когда-то на несколько месяцев — перед смертельной высылкой в Елабугу — приютившие выманенную из Парижа Марину Цветаеву) и многие другие дачи принадлежали и по сей день принадлежат органам.