Сергей Алиханов - Оленька, Живчик и туз

Колода богачей со многими козырными тузами! Но и крапленых карт в ней предостаточно. Вот вытянула Оленька сейчас колоссального микроцефала Фортепьянова, вроде и масть у него подходящая, и на просвет Ророчка золотой, и на зубок настоящий. А вдруг господин Кузьма Кузьмич Чмомордин окажется покруче самого Ророчки, и не в два, и не в три, а сразу в тридцать три раза покруче?! Тут как сердце подскажет. Все-таки у Оленьки в Тузпроме одни перспективы, а через минуту могут быть совсем другие — федеральные и даже кремлевские перспективы, абсолютно несравнимые ни с чем! Как бы тут не прогадать…

И вся эта ажиотация, внутренняя, так сказать, свобода, даже в походке Оленькиной отражается. Ослепительная блондинка не идет, а словно порхает над пыльным асфальтом, и взгляд у нее так и стреляет — оп-оп! Тот же мусорный человек Кизя, тети Клавы-покойницы племянник, который только что нагнулся и как раз подобрал тот самый недососанный чупа-чупс, вдруг случайно обернулся и увидел из-под стыдливо опущенных полей фетровой шляпы, как вышла, выпорхнула и полетела бабочкой-капустницей, едва прикасаясь туфельками к тротуару, Оленька Ланчикова из бутика “Клеопатра” с изящным пластиковым мешочком — и прямиком в фортепьяновский лимузин. И смотрит на Оленьку бедный алкаш Кизя и знать не знает, как блондиночку звать, а глаз от нее отвести не может! А пластиковый мешок побольше следом за Оленькой выносит из бронзовых, из инкрустированных изразцами дверей бутика сам господин Фортепьянов и семенит, трогательно прижимая к себе потрясающие Оленькины обновки. Вы только обратите внимание на улыбку на Ророчкину! Как счастлив, как же симпатюля доволен, тем что Оленька — его Оленька! — в его же бронированное купе садится, и вот уже села, а по дороге в Тузпром обязательно даст ему, даст Оленька и потрогать и поласкать дебитор и кончит сладкая девочка прямо ему в руку, а он эту руку мыть ни в коем случае нарочно не будет, а изловчится и как-нибудь сунет все пять пальцев в нос старому своему сослуживцу еще по Бузулуцкому месторождению, господину Чмомордину. Пусть нюхнет удачливый промысловик, а ныне седьмой вице-премьер Оленькин нежнейший аромат и лопнет от зависти! Особенно же рад Ророчка Пьянофортов, что зеленое платье с ценником за пять тысяч долларов — мелочевка, а все равно приятно! — он ловко украл из бутика “Клеопатра” и так быстро засунул на самое дно вместительного мешка, что ни одна тварь в этом свинячьем салоне ничего не заметила. И теперь этой холуйке-продавщице как еще икнется!…

Нет, тряхнет еще Ророчка стариной и рассыплется брильянтами новой огранки и прочими безуминками по всем пятизвездочным отелям Амеропы, лишь бы Оленька прекрасная последним карнавалом его жизни сама руководила и вертела золотой штурвал! И решил в эту счастливую минуту господин Фортепьянов, что обязательно купит он своей Оленьку “Сессну” — и две “Сессны” купит, и эскадрилью, и аэродром в придачу. Хочешь Ходынку? Или Тушино хочешь, моя радость? Какое поле московское выберешь — то и твое!

Мусорник же Кизя только на миг на один-единственный увидел Оленьку, да и то сбоку и издали. Но тут же бросил Кизя, выронил из рук все найденные свои ништяки, и на самое дно, в пыль дорожную повалились кусочки его съедобные… Да и хрен с ними! Привстал Кизя и даже опущенные фетровые поля у шляпы своей вдруг щегольским таким движением выгнул, и во все глаза глянул во след немыслимой блондинке, и даже примерился — чем черт ни шутит! — как бы он сейчас этой красавице — эх! блин, как бы он ей…

Ах! Если бы только вовремя тогда он, Кизя, сообразил, что происходит, и не прозевал бы, а прочел бы в нужный день и в решающий час в газете “Московский комсомелец” все пейдар-дубайсовские постановления! Вместо гнилых ништяков разделывал бы тогда сегодня Кизя во французском ресторане “Максим” жареную утку серебряной вилочкой, да поддевал бы, да красавице этой блондинке маленькими кусочками золотое, прожаренное мясцо в ротик бы пихал…

Так что с Оленькой вопрос мужской собственности отнюдь и далеко еще не решен, и тот же Кизя — тому доказательство. Ты только погляди, что с ним делается-то! Вот уже вылез мусорник из ящика и выплюнул чупа-чупс, и заспешил на свой чердак, а все для чего? А чтобы не утратить свежее впечатление от шикарной кокотки и как следует поработать двумя руками. И добьется он, достигнет Кизя-мусорник в самый наивысший свой миг воображаемого обладания ею, и потому-то он — и только он, Кизя! — станет полным и единственным собственником ослепительного промелька Оленьки Ланчиковой от натертой кипарисовым лаком сияющей бронзовой двери бутика “Клеопатра” до мерседесовской черной двери, захлопнувшейся за ней навсегда…

Так что только Господь Бог может решить — чья же она, Оленька. Кому красоты ее больше всего досталось и достанется в этой ничтожной, жадной и прекрасной жизни: и кто овладел Оленькой сильнее и безотчетнее?

А потом тот же Господь Бог возьмет и передумает, и перерешит. И через тысячу лет, да чего там через тысячу — через сто тысяч лет в светлом райском саду все будет смотреть да поглядывать издали на свою красавицу Оленьку мусорник Кизя — ему даже на кнопку телеповтора нажимать не нужно будет. А о Венедикте же Васильевиче и о Ророчке Фортепьянове, и даже о самом господине Чмомордине Кузьме Кузьмиче никакой даже самомалейшей памяти на земле не останется…

Итак, движимый благородными и бескорыстными побуждениями, замечательный патриот академик Бобылев решил спасти Россию от тлетворного влияния Запада, спасти русскую душу от чуждой и не свойственной ей алчности, защитить воздушное пространство от новых рустов и новых русских, а в порядке обязательного следствия — возродить отечественную авиацию и космонавтику.

Краеугольным камнем всего этого удивительного расцвета и дальнейшей безбедной, счастливой и справедливой жизни в России будет казнь вопиющего грязнохвата и богатея господина Фортепьянова — возможно более показательная, публичная, народовольческая, в чисто эсеровском духе. Раз надо — так уж надо! Академику Бобылеву все равно, с кого начать очередную решающую чистку, статистическое выравнивание и оздоровление страдающего и мятущегося русского духа и общества. Потому-то предложение авторитета Живчика расправиться с гнилушкой Фортепьяновым академик Бобылев и принял за перст судьбы. И с жертвенным чувством вступил на крестный путь спасителя Отечества. Убить, изничтожить Фортепьянова, и Россия возродиться и начнется новая жизнь!

Но почему же Чапчаховский законник Живчик, имеющий аукционное свидетельство — по его прикидкам — на 7% акций Тузпрома, все никак не решается оформить свою собственность на акции Тузпрома? А потому, что в силу природной мудрости махрового уголовника боится повторить судьбу субчика Мавроди, который тоже в свое время прикупил Тузпромовских акций. И тоже в аккурат 7%! Еще телеписатель Ужимкин проинтуичил и угадал — действительно оба героя отоварились на 50 миллиардов долларов каждый. И как раз за это портфельное инвестирование денег МММ в акции Тузпрома субчика Мавроди и выбили из игры, объявив во Всероссийский розыск, хотя можно было прямо с сервера продать на бирже акции доктора Мавроди и вернуть деньги обманутым вкладчикам МММ. Но соответствующие органы по настоятельной просьбе Председателя Совета Директоров Тузпрома господина Фортепьянова сделали этот семипроцентный пакет акций неотъемлемым вещественным доказательством уголовного дела, а покамест оставили эти акции там, где они и были, — на центральном сервере тузпромовского депозитария, под управлением самого Основного Диспетчера.