Скарлетт Томас - Операция «Выход»

– Пожалуйста, не матерись мне в ухо, Люк. Я так устала.

– А мне, по-твоему, каково? Я тоже устал.

– Ты, как всегда, только о себе, а? – говорит она.

– Нет, мама. Знаешь что? Мне кажется, что претензии тут – не ко мне.

Люк вешает трубку.

Он притворяется, что его показывают по ТВ. «Неплохо сработано», – говорит он вполголоса, как будто за ним наблюдает публика. Потом смеется искусственным смехом, хотя все это не смешно. Может, завтра у нее настроение будет получше. Усталая она всегда так разговаривает. Но… Какого хрена, почему она так с ним жестока? И все равно Люк хочет домой.

В прихожую входит Хелен.

– Все в порядке? – спрашивает она.

Люк замечает, что Хелен постарела. Когда он увидел ее впервые (ему было девять), она была чуть старше, чем Шарлотта сейчас. И когда жила на Уинди-Клоуз, он не замечал в ней перемен – скорее всего, потому, что они не часто виделись. Кажется, теперь в ее волосах больше седины, а у глаз больше морщинок. Но сразу бросается в глаза, как она одета. Люк впервые видит Хелен в том, что не может сойти за «юношескую» одежду – джинсы, хлопковые куртки, хипо-вые шарфики с рынка, пурпурные «док-мартенсы». Сейчас на ней кардиган, который выглядит… ну, скажем так, по-взрослому – и пять минут назад, когда она сидела в гостиной, держа в руках кружку горячего шоколада, Люк легко представил, какой она будет в старости: совсем седой, маленькой, сгорбленной и хрупкой. Ждет ли то же самое Джули, когда она станет старше? Или нужно по-настоящему прожить жизнь, чтобы выглядеть так?

– Все прекрасно, – говорит он. – Вот только мама чего-то чудит.

– В каком смысле?

– Не знаю. Она… Она думает, я никогда не вернусь домой.

– О, больше ее слушай.

– Она так меня огорчает, Хелен.

Хелен просто сочувственно улыбается, но откуда ей знать, что Люк впервые в жизни сказал о матери что-то плохое.

– Показать тебе твою комнату? – спрашивает она.

– Спасибо, – говорит Люк.

Все снова превращается в телевидение. Поднимаясь по лестнице, он может выдавить из себя лишь телереплики: благодарю вас, это было бы чудесно, не утруждайте себя, это здесь! Ему раньше никогда не приходилось использовать эти выражения. Когда Хелен показывает ему ванную, он не может сосредоточиться на том, что ему говорят, потому что ванная пахнет совсем не так, как дома, и он не может определить этот запах, потому что в запахах – особенно тех, что имитируют природу, – он не очень-то разбирается.

Хелен объясняет что-то про унитазный бачок.

– Чем тут пахнет? – вдруг спрашивает Люк.

– Пахнет? – говорит она странным голосом.

– Я сказал что-то не то?

– Нет, но… – Хелен улыбается. – Это приятный запах?

– Да. Он…

– На что он похож?

– Не знаю. Он удивительный. Я никогда…

– О господи. У тебя ведь дома нет запахов, правда? Она это так произносит, что Люку кажется: его дом критикуют. И она права, там на самом деле ничем не пахнет – просто домом. Ничем. А запах в ванной Хелен неописуемо прекрасен.

– Это он? – Она открывает небольшую склянку и подносит к носу Люка.

– Нет, не совсем.

Хелен дает ему понюхать еще несколько склянок. Оказывается, этот запах – комбинация восстановителя для волос (роза), шампуня (мята), масла для ванны (розмарин), отбеливателя (сосновая хвоя) – «Я не должна использовать отбеливатель, он вреден для окружающей среды, но как иначе отмывать унитаз?» – зубной пасты и трех разновидностей мыла: с ароматами розы, вереска и цветков апельсинного дерева.

– Это ведь цветочные запахи? – говорит Люк. Он вспоминает неясные запахи девушек, побывавших у него в спальне за все эти годы. Порой он улавливал отдаленный намек на что-то подобное, но чаще всего их запахи были слабыми и слегка ядовитыми. Люк раньше никогда не нюхал цветов – ими не пахли ни мыло, ни девушки, вообще ничто не пахло.

– Да, – говорит Хелен. – Они из эфирных масел созданы, почти все.

– А настоящие цветы так же пахнут?

– О да. У меня на кухне растет мята, а в саду осталось еще несколько роз. Я могу показать тебе. Завтра.

– Завтра?

– Ну, когда ты проснешься.

– Круто. Спасибо, Хелен.

– Ты многое пропустил в жизни, а? – говорит она печально.

Люк задумывается.

– Не знаю, – отвечает он. – Я не знаю, насколько мир богаче того, что я вижу. Я не представляю, что там, снаружи. Что бы там ни было, полагаю, это пропустил.

Его спальня и пахнет, и выглядит абсолютно непривычно. Спальни, которые показывают по ТВ, зачастую очень похожи одна на другую. Стены в них обычно не заставлены книгами сверху донизу, и на туалетном столике не лежат слегка потрепанные свернутые полотенца («Это для тебя. Не стесняйся, прими душ или ванну».) Также в комнате есть старинное на вид зеркало, стоящее напротив пыльного камина, а пол усеян журналами, которых Люк никогда раньше не видел – «Городские границы», «Запасное ребро» и «Тайм-аут». На кровать, похожую скорее на диван, наброшены симпатичные покрывала из плотной набивной ткани.

Здесь темно, как в спальне у него дома. Единственное место, где он когда-либо видел солнечный свет – это экран телевизора. Если ему вообще предстоит увидеть солнечный свет в реальной жизни, тот наверняка окажется таким же необычным, как и все, что он видел в этом путешествии. Будет ли у света запах? Какое от него будет ощущение? В углу, рядом с туалетным столиком, стоит невысокий деревянный гардероб. Люк подходит и проводит по нему руками. Древесину получают из деревьев. Люк это знает. Но раньше он никогда не трогал дерево. Это дерево, но ведь оно не живое. Каким, интересно, будет на ощупь настоящее дерево? И погоди-ка, здесь есть еще кое-что – нечто поразительное – кусок ткани, свисающий с одной из ручек шкафа. Это самая мягкая штука, какую Люк трогал в жизни. Она квадратная – красный квадрат из этой невероятной материи, усыпанной нарисованными цветами.

Он прижимает его к лицу. У Хлои были трусы из похожей ткани – он помнит это, и помнит, что ему не разрешалось к ним прикасаться, когда она их снимала, потому что ей это казалось странным. Возможно, это была одна из причин, почему она так бесследно пропала: Люк хотел потереться лицом о ее трусы. Эта материя пахнет цветком – может, одним из тех, в ванной. Такая мягкая. Не оторваться. Он кладет ее на столик, пока снимает скафандр и почти всю одежду, но потом, как наркоман, вновь хватается за нее. Она приятней, чем флис. Он берет ее с собой в кровать и гладит ею свои ноги.

Это чудесно, но ему все равно хочется вернуться домой.

Внизу, в гостиной, Шантель перечисляет черты сходства между Джули и ее мамой.

– Волосы, конечно, другого цвета, но в принципе одинаковые.

– Значит, совсем не одинаковые, – говорит Дэвид, зевая.