Макар Троичанин - Кто ищет, тот всегда найдёт

— Собери все свои вещи, пойдёшь со мной к машине. Через 15 минут чтобы был готов! — Юрка заныл, забыл трудные имя-отчество, канючит почём зря:

— Товарищ Шпацерман, я могу работать… — но товарищ Шпацерман отвернулся от него как от ненужной мебели и ко мне:

— Отойдём в сторонку, расскажешь. — Отошли к костру, протягиваю к огню вымокшие штаны и кеды, а заодно и рассказываю.

— Так сколько он блудил? — спрашивает, жёстко глядя прямо в глаза. — День? Сутки?

— Не больше, — подтверждаю, сообразив, чего от меня хотят. — Мы, когда нашли его, подзадержались на маршрутах для отбора образцов на физические свойства и описание обнажений. Рябовский подтвердит, — намекаю на тонкие обстоятельства.

— Обязательно подтвердит, — не сомневается ушлый руководитель. — Считай, что двухкомнатная твоя, — и улыбается открыто и весело, словно столкнул тяжкий груз с зажатой души. — Невеста у тебя — смак! — хвалит по-мужски. — Я и не узнал Снежину. Красивая девка, добротная, не упусти, — и, чуть помолчав: — На базу поедешь?

— Нет, — отказываюсь от встречи с добротной невестой и вижу, как спешит к нам с громадным рюкзаком Хитров, а за ним — Рябовский. Бросаюсь к полевой сумке, достаю записку Когана, кладу перед Шпацерманом. — Давид Айзикович! — прошу. — Пусть Хитров сделает, пока они не перебазировались. Потом специально заезжать дороже будет. Да и нам простаивать придётся. — Доводы стальные, никакой начальник не устоит. Он прочитал, всё понял и, когда радостно употевший от сборов Павел Фомич подошёл, подаёт ему задание.

— На, — и приказывает безапелляционно, — завтра отправляйся. Пока не сделаешь, не выедешь.

Несчастный Паша прочитал, утёр выступивший пот, тянет заискивающе:

— Мне в больницу надо…

А Шпацерман:

— Вот тебе, — показывает на задание, — рецепт с оздоровительными процедурами. — Он хорошо знает болячки подопечных. — Рябовский, ты готов? — Тот отвечает бодро:

— Всегда готов!

— А где … этот? — Этот вылезает из моей палатки, загруженный вещами по макушку. — Дай-ка мне, — протягивает начальник руку и забирает у доходяги спальный мешок. — Всё, пошли. Отдыхайте, — и смотрит в последний раз на остающихся и унылого Хитрова. — Невесте-то что передать? — вдруг спрашивает у меня напоследок. А что передать? Я и не знаю. Никогда не был в таком состоянии, тем более и невеста-то ненастоящая.

— Передайте, — прошу, — что колено в норме.

Он смеётся, думая, что я стесняюсь открытых чувств.

— Хорошо, — обещает, — передам слово в слово, — и троица уходит.

Наконец-то мне удалось сменить мокрые липнущие штаны и сбросить расквасившиеся кеды. Приплёлся хмурый Сашка.

— Не кисни, — говорю строго. — У меня не было времени разыскивать тебя по посёлку, а то бы взял. — Этого замечания оказалось достаточно, чтобы настроение у Санчо исправилось. Спрашивает:

— Интересно было?

— Очень, — не скрываю правды. — Как в кине. Век бы не видел.

Весь дождливый июль мытарились на Первом Детальном: я — на магниторазведке, а Бугаёв, которого не стал переводить на Второй Детальный — на электропрофилировании. Парень оказался на редкость работящим и сметливым, и мы оба освоили метод за тройку дней. Удалось однажды сбегать к магниторазведчикам на маршруты, подбодрить, сделать контроль и отпустить на недельку в посёлок, в цивилизацию. А мы продолжали клепать точки по частым профилям малым шагом на радость Шпацерману.

За всё тоскливо-однообразное время можно выделить, пожалуй, только три отрадных момента: когда выяснилось, что аномальное поле ЕП сопровождается отчётливыми отрицательными магнитными аномалиями с амплитудами до 500–600 гамм, а также появление Сарнячки, которую заботливый мыслитель прислал в качестве эквивалентной замены Колокольчику, и её скорое позорное бегство.

Магниторазведку я начал на второй день после того, как мы с Сашкой добрались до Бугаёва и устроились. Начал с ходу в бешеном темпе от зари до зари, стараясь сразу выкроить время на свой угловой участок. И вообще, страсть как не люблю долгой однообразной работы и поэтому стремлюсь как можно скорее её сделать, а детальная съёмка — тягомотина: много измерений и мало передвижений. На четвёртый день нашего полку прибыло. К несказанной моей «радости» перебазировался Кравчук с тремя архаровцами законченной бичёвской породы, на каждом клейма ставить негде. Передовики, в отличие от меня, начали ни шатко, ни валко, уходили на профили поздно, возвращались рано, рьяно собирали спелый кишмиш и всей бичёвкой вечерами отирались на речке. Что они делали с ягодой, не знаю, наверное, упивались компотом, а выловленную рыбу коптили и вялили, и скоро в лагере собрались все представители мухоподобных энтомологических особей со всех близлежащих таёжных окрестностей. Рыжие сойки тоже заинтересовались деятельностью рыбоделов, выражая пронзительно-скрипучее недовольство тем, что дразнящая продукция была укрыта грязнущей дырявой марлей и находилась под недрёманным оком производителей. И не только сойки проявили интерес, но и пара ушлых соболей, любителей деликатесов, прятавшаяся высоко в кроне кедров и безрезультатно отпугивающая бдительных сторожей скрежещущим цоканьем, топаньем когтей и сыплющейся корой. Ничего необычного в развалочном начале работ не было, так начинали все, а упущенное навёрстывалось во второй половине срока, после своеобразной передышки и щадящего втягивания в физическое напряжение. А меня вообще не интересовало, когда Кравчук начнёт и когда кончит, он-то точно штанами и ботинками не поделится, и Коганша предала, сменив настоящего мужчину на хлюпика, заблудившегося в трёх соснах. Всё бы так, но… Через несколько дней бичи стали кучковаться по ночам ниже по течению ручья, громко ржали вперегонку и вперебивку, орали непотребные песни, жгли большущий костёр и прыгали вокруг, размахивая горящими ветками, не давая хорошенько выспаться.

— Что у них за шабаш? — спрашиваю у Бугаёва.

Тот криво улыбается, мнётся, но выдаёт чертячью тайну:

— Бражки из кишмиша нажрутся, конопли накурятся, вот и дёргает их. — Вздыхает удручённо: — Мои тоже хотят, но их без сахара не берут, а я его спрятал. Боюсь, что найдут.

Разбоя не потерплю! Не хватало нам здесь наркопритона! Иду выяснять отношения к наркобарону.

— Что-то вы не телитесь? — брюзжу недовольно. Вижу, морда у Кравчука красная и размягчённая, а глаза посоловели — никак наклюкался кишмишовки?

— Не боись, — успокаивает, — свои 150 сделаем, как пить дать.

Я и без питья знаю, что сделает.

— Слушай, — спрашиваю как бы между прочим, — не знаешь, почему мне Коган приказал во что бы то ни стало кончать участок в начале августа, а тебе — нет? А?