Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3

Владимир зачем-то пошёл за ней и даже попытался оправдаться. Ему очень не хотелось, чтобы у этой симпатичной и неординарной девушки осталось о нём дурное впечатление.

- Я люблю свою работу. С машиной мы как одно целое. С людьми такого у меня не получается.

Она полностью была с ним согласна, горько сожалея о недавних заблуждениях.

- Я думаю, - уныло и настырно продолжал Владимир по инерции, - важно не то, какую работу делаешь, а то, чтобы она приносила удовлетворение себе и пользу людям.

- Важно, чтобы эта польза была максимально возможной, даже если сама работа не по душе. Мы ещё не дожили до возможности выбора, нужно уметь для пользы общего дела наступить на горло собственной песне, - жёстко и непримиримо поправила молодая жрица жертвенной религии всеобщего коммунистического счастья.

Спорить и искать точки соприкосновения было бесполезно. Они перестали слышать друг друга. Зазубренный обидой разум всеми обнажёнными содранными нервами яростно сопротивлялся душевному влечению. Требовалось лечащее время, а его не было.

- Опомнитесь, Зося. Вправе ли вы требовать от других жертвенных высот, сами не сделав ещё ничего? Жизнь – жестокая штука, неизвестно, как она для вас обернётся – вознесёт на подвиг или утопит в неудачах. Очень мало в ней можно рассчитать и распланировать – живём-то не по одиночке, другие, что рядом, больно толкаются, отвоёвывая место под солнцем. Вы сами говорите: только в борьбе обретём счастливое будущее. А её без крови, разочарований, предательства, поражений и смерти не бывает. В атаку не идут развёрнутой шеренгой под развевающимися знамёнами как в кино, а бегут, низко и подло пригибаясь, прячась друг за друга, и первые погибают, а атака захлёбывается. И так – много раз. Вы хотите быть первой? Ради бога! Я – нет. И большинство не хочет, как бы ни уговаривали и ни грозили. Нельзя нормального человека уговорить или заставить отказаться от самого дорогого на земле – жизни. В книжках – запросто, в реальности – никогда. Поживите немного самостоятельно, без папы и мамы, тогда и судите, если осмелитесь, как жить соседям. Разве история с тётей вас ничему не научила?

Как только он заговорил не мямля, а страстно и убеждённо, она приостановилась и снова густо покраснела при жестоком и справедливом упоминании о вынужденном предательстве дорогого человека ради идеи и сохранения места в первой шеренге борцов за неё. Удар был ниже пояса, болезненным, но она слушала, не оправдываясь, умела слушать и слышать правду, пересиливая гордость и предубеждённость. Все её требования сверхчеловеческих усилий были ещё, в большей мере, остатками детско-юношеского противодействия диктату взрослых в беспрерывных попытках самоутверждения в жизни.

- Люди, простые люди с душой, не исковерканной идеологической проказой, в подавляющем большинстве хотят единственного – жить так, как хотят и могут сами. Разве это не лучшее, что может сделать всякий здравомыслящий человек? Разве есть хотя бы один, кто не желает себе и родственникам светлого будущего, не стремится приблизить его как можно скорее? И не надо никого подгонять, вынуждать к ненужной торопливости. Каждый должен подвигаться к собственному счастью осознанно и в соответствии со своими возможностями и силами, иначе дорога к светлому будущему неизбежно будет усеяна трупами слабых и отставших, не выдержавших гонки ради честолюбивых замыслов вождей. У каждого свои доступные высоты, и не надо их выравнивать искусственно и с кровью. Не мешайте людям, не ломайте судьбы, не перекраивайте их жизнь, как вам вздумается, помогите нормально и счастливо жить сейчас, а не в призрачном будущем, и граждане, поверив вам, помогут не только себе, но и соседям, всей стране. А гнать на жертву и подвиг – жестоко и преступно. Через зло любовь не вырастет, а без любви в широком понятии ни одному обществу не только не достичь расцвета, но и не утвердиться. Без любви ничего дельного не выстроить.

- Без разума – тем более, - вяло огрызнулась Зося. – Зачем вы так?

- Как – так?

- Принижаете себя?

Она хотела, чтобы он стал героем не только в мечтах, но и наяву. Может быть, даже пожертвовал жизнью ради утверждения коммунистических идеалов, и она бы им гордилась, ярко отражаясь в его ореоле, а он всего-то мечтал о спокойном фермерско-бюргерском безыдейном существовании.

- Не думаю, что быть самим собой, не пыжиться ради дутой славы, значит - унизиться. Подумайте: кто-то и лидеров должен обслуживать, - не менее вяло отбрыкивался от ярма героя невольный чернорабочий советской идеологической стройки. – Этих людей нельзя презирать, без них, чёрных тружеников, никаких подвигов и побед не будет. Герой, будучи лидером, чаще всего присваивает общественные достижения. В одиночку он – ноль.

- Но почему – вы? – с надрывной страстью вскричала не убеждённая рыжая упрямица, зло сверкнув синей теменью прищуренных глаз.

Он пожал безвольно опущенными плечами, словно уставшими после тяжёлой физической работы – двое глухих не в состоянии объясниться – и вздохнул удручённо, окончательно расставаясь.

- Знаете, если мы больше не встретимся, не держите зла. Я очень старался с вами подружиться, но, видно, не судьба. Прощайте. Дай вам бог не разочароваться.

Повернулся и пошёл к дому, тем более что они остановились в начале его улицы.

- 5 –

Жгучая досада на бессмысленную распрю по дурацкой причине, да ещё в последнюю встречу, постепенно, по мере приближения к дому, сменилась глухой сосущей насторожённостью. Зря он, по привычке, подчинился подполковнику и переоделся, оставив всё необходимое для побега в доме. Для словесного комсомольского разбоя вполне сгодилась бы и заношенная форма – не так бы раздражала, и не пришлось бы красться вдоль заборов, опасаясь засады.

Чёрной эмки у дома не было. Правда, смершевцы, как правило, работают по ночам, но чем чёрт не шутит, и русские – не немцы, им ничего не стоит нарушить правило и настроить капкан днём. Страх намного сильнее и противнее, когда знаешь, чего ждать, но не знаешь, где и когда сбудется. Повернуть? Дождаться сумерек? С приближением темноты вероятность засады ещё больше увеличится. Удастся ли тогда перебороть возросший страх и войти в замерший дом, такой родной и такой враждебный? Напрасно он послушался штабиста.

Как ни уговаривал, ни стыдил себя, а всё же повернул прочь от дома, малодушно решив сначала побывать на базе. Так всегда: если есть хоть малейшая зацепка оттянуть решительный шаг, она всегда будет использована.

На базе в конце смены было затишье – время, когда и кончать рановато, и уже не работается в томительном ожидании близкого конца. Владимир, единственный, с громко и неспокойно бьющимся сердцем, стиснув зубы, держа вспотевшую руку с браунингом в кармане пиджака, с усилием переставляя задеревеневшие ноги, шёл через широкий пустынный двор, как под прицелом, в каптёрку Могилы, некстати вспомнив пророческую фамилию бывшего начальника. Майор, к счастью, оказался на месте, заполнял какие-то, пасьянсом раскиданные по столу, отчётные бланки и обрадовался возможности прервать опостылевшее тыловое бумагомарание, не соответствующее подготовке штабного офицера.