Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3

Могильный вернулся быстро.

- Он опять перевёл тебя к Поперечке, - помявшись, сказал виноватым голосом, как будто решение исходило и от него. – Вы что, поцапались?

- Было дело. Я нарочно разбил ящик, который ему прислали из Гродно. Он говорил – с деталями, а оттуда коньяк потёк.

Теперь-то Владимир клял себя за мальчишескую несдержанность, за минутную радость отмщения. Если бы всё вернуть вспять, он бы сам отнёс злополучный ящик, и так осторожно, словно в нём драгоценный хрусталь. Что делать? Всё завоёванное с таким трудом разом рухнуло, всё – коту под хвост. Не видать ему больше Германии! Начинать всё сначала? А время? Он был уже на середине пути к дому, и вот по глупости съехал в кювет. Остаётся одно: увольняться и искать агентов, передвигаясь из города в город под видом добытчика дешёвых продуктов или ищущего работу, постоянно опасаясь нарваться на бдительных патрулей и милиционеров, отлавливающих лиц без определённых занятий и без прописки в данном населённом пункте. Послевоенные ограничения на передвижение без уважительной причины не отменены. Невесёлые размышления прервал бывший начальник. Восторженно заблестев бесцветными глазами, утонувшими в глубоких глазницах, он одобрительно хлопнул Владимира по плечу:

- Ну, молоток! Не ожидал, - и коротко хохотнул, представив себе кислое выражение лица главмеха, стоящего над разбитым ящиком с деталями, из которого вытекает коньячное масло. – А мы с Авдеем грешным делом после того наезда СМЕРШников думали, что ты – подсадка к нам, стукач. Потом, правда, пригляделись, поняли, что ошиблись: с Шендеровичем не ладишь, к Филонову не бегаешь, директор тебя и знать не знает. За что же тогда тебе хорошую машину дали и к нам в колонну перевели?

Владимир снова подивился перемене, произошедшей с обстоятельным, скрытным Могилой. От него прежнего такого признания вряд ли можно было дождаться.

- В той команде, - охотно объяснил он этому Могильному, - был мой знакомый, вместе из Берлина возвращались. Он и придумал из бахвальства заехать на автобазу, а тут его начальник устроил незапланированный спектакль.

- Ага, - ещё больше обрадовался Могильный, - а Шендерович забздел, подумав, что ихний, вот и облагодетельствовал на всякий случай, а теперь сдаёт, курва, назад. Уходи отсюда, не даст он тебе ни заработка, ни житья, знаю как облупленного, и машину, придравшись, отберёт, здесь он полный хозяин-барин. Уходи за мной следом.

- Ты увольняешься? – удивился Владимир. – Куда идёшь? – спросил с надеждой попасть следом.

- На эмку в горисполком. Привычно. В начальниках – не по мне: шарики не успевают крутиться за всеми. Лучше я сам по себе.

«Мне бы так», - с огорчением подумал Владимир, поняв, что бывший начальник занял место, предложенное когда-то Мариной ему.

- Я тебя предлагал взамен себя, так Ёсифович аж потемнел, зарычал, чтоб я убирался со своими советами, и кто будет – не моё собачье дело. Год с ним работаю, а никак не пойму, чего он когда хочет. Всё выпендривается. Почему он тебя сразу не уволил, а тянет, опять к Поперечке перебросил? – Могильный присел на подножку студебеккера, предварительно стерев тряпкой пыль, закурил, обмозговывая недоделанные ходы загадочного шефа, но, так ничего и не поняв, оставил того в покое. – Ты хохла опасайся, - дал неожиданный товарищеский совет. – Он из тех, кто, как говорят в народе: передом кланяется, боком глядит, задом щупает. Одно говорит, два в уме держит. Он стукач. То и дело в контору шастает, всем друг, а больше всего – себе. Предаст не за понюх.

А тот, о ком вспомнили нелицеприятно, тут как тут, лёгок на помине. Вывернулся из-за кузова – может быть, и слышал, что сказал Могильный – небрежно бросил обоим:

- Привет, - и сразу же к новому подчинённому: - Знаешь уже?

Владимир кивнул головой.

- Поедешь в распоряжение 3-го стройуправления, - и он рассказал, где оно находится. – Летучка у нас утром, если не забыл, в половине восьмого. – Потоптался немного, но, так ничего больше не сказав ни тому, ни другому, чувствуя встречную двойную антипатию, повернулся и ушёл, тряхнув напоследок непокорной шевелюрой.

- Увольняйся, не раздумывай, - ещё раз посоветовал решивший эту проблему повеселевший Могильный, подал на прощанье руку и тоже ушёл в мастерские к Фирсову допивать заначенную бутылку.

Бездумно проводив глазами бывшего начальника и сегодняшнего собутыльника, Владимир постоял у студебеккера, погладил, словно расставаясь, железного друга по капоту и горделиво вздёрнутому крылу, потом залез в кабину, осмотрелся внимательно, будто запоминая, будто в последний раз и, подстёгивая нерешительность и медлительность, резко выскочил и пошёл в отдел кадров.

- Заходи, заходи, - пригласил Филонов, когда Владимир осторожно приоткрыл дверь, заглядывая в кабинет, - не стесняйся, все свои, - хотя был один и обрадовался нежданному посещению благодатного слушателя и редактора своих организационно-дисциплинарных опусов, направленных на теоретическое обоснование социалистической трудовой армии, в которой все как один, и один как все. – Присаживайся, - он указал на стул у стола и даже сам подвинул его, чтобы посетителю было удобнее видеть начальника. Водянисто-голубые глаза внимательно смотрели на парня, опасного неизвестными связями с НКВД и явившегося явно не для того, чтобы послушать новые параграфы Филонова трудового кодекса, получившего, кстати, одобрение в идеологическом отделе горкома у нового секретаря, сменившего непутёвого Цареградского. – С чем пожаловал? – спросил вежливо, подняв расплющенный нос и вынюхивая выпяченными ноздрями степень опасности визита.

- Хочу уволиться, - не стал тянуть с причиной прихода Владимир.

У Емельяна Евсеевича отлегло от сердца, он даже обрадовался возможности избавиться от непонятного работника, подал чистый лист бумаги, ручку, пододвинул чернильницу и сухо, по-чиновничьи, предложил:

- Пиши заявление на имя директора.

Владимир, не медля, приступил к официальному оформлению ухода с негостеприимной автобазы.

- Не забудь подробно изложить причину увольнения…

- А это ещё зачем? Не понравилось у вас – вот и ухожу.

- Какой ты прыткий! – снисходительно пожурил несмышлёныша кадровый бюрократ. – Что в социалистическом государстве самое главное? – И, не ожидая, сам себе ответил: - Учёт. Текучесть кадров – один из главных показателей идейно-воспитательной работы в коллективе. Если ты, скажем, как Могильный, уходишь по просьбе горисполкома, то это одно, в том вины нашей нет, а даже наоборот – заслуга, потому что наш работник, занимавший высокую должность начальника автоколонны, будет управлять персональным автомобилем главы города, а если, скажем, тебя не устраивают наши условия труда, чего не может быть, то…