Макар Троичанин - Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3

- Именно условия труда меня и не устраивают.

Филонов от неожиданности даже онемел. Парня взяли без очереди на лучшую автобазу города, дали почти новый автомобиль, зачислили в автоколонну междугородних перевозок с хорошей зарплатой, а ему – не нравится. Ну, не нахал ли!

- Особенно не устраивает предвзятое отношение ко мне главного механика.

Сметливый и опытный интриган местного масштаба насторожился: это не первое и не второе, это может пригодиться. Давно, давно пора укоротить руки зазнайке, не считающемуся не только с другими руководящими кадрами базы, но и с ним, секретарём парторганизации.

- Знаешь что, не в службу, а в дружбу, позови Тарабаня, секретаря комсомола, он – в диспетчерской. Скажи: срочно. Оба приходите.

Оставшись один, Емельян Евсеевич стал обдумывать, как побольнее ущипнуть зарвавшегося главного механика. Васильев – комсомолец, и пусть на всякий случай инициатива исходит от комсомола, а не от него, Филонова. Он, как секретарь парторганизации, однако, не вправе уклониться и не поддержать комсомольцев. Увольнять шофёра, главного гуся, пока нельзя.

Тарабань с Владимиром вошли и уселись, выжидающе глядя на инициатора и вдохновителя заговора. Мысленно прокрутив план атаки на заносчивого технического руководителя предприятия, Филонов начал:

- Ты на учёт встал? – спросил у Владимира.

- Нет, не успел ещё.

- Почему у тебя есть неучтённые комсомольцы? – строго обратился к Тарабаню.

- Конференция на носу, - заныл тот, подхлюпывая длинным носом, - материалы к докладу готовлю: сами спрашиваете каждый день.

- Завтра чтобы был на учёте.

У Филонова от внутренней нацеленности даже обвислые, обрюзгшие, вялые щёки разгладились и затвердели, блестящая лысина ещё больше засверкала, а мутные глаза зажглись как головёшки зловещим матово-сизым огнём.

- У тебя комсомольцев третируют, - он молчанием подчеркнул недавно вычитанный необычный глагол, - мешают спокойно и производительно работать, - выговаривал, уставя неподвижный буравящий взгляд обличителя и защитника рабочего класса на плохо подрастающую смену, - вынуждают, в конце концов, отказаться от любимого дела, оставить дружный коллектив передового предприятия, не имеющего замечаний от вышестоящих органов, а ты зарылся в бумажках, забыл живое дело, бросил воспитательную работу на самотёк. Сколько раз я говорил тебе, что первая обязанность идеологического руководителя – это работа в массах. Ты обязан знать, как и чем живёт каждый комсомолец, о чём думает, какие у него настроения, чтобы вовремя выявить и пресечь антипартийные, антинародные, антигосударственные мысли, направить их на общее партийное дело восстановления народного хозяйства и построения коммунистического общества. Нельзя ни на минуту ослаблять идеологический контроль. А ты не только не знаешь настроение комсомольцев, но и прошляпил грубейший административный произвол по отношению к одному из них. Сначала люди – потом отчётность. – Он скосил глаза на шофёра, проверяя впечатление от своего внушительного партийного наставления проштрафившемуся комсомольскому вожаку, но тот сидел с непроницаемым лицом, рассеянно разглядывая в окно пожелтевшую, теряющую листья, молодую берёзу. – Не хватает времени – займи у сна, танцулек, кина.

Филонов встал, опершись костяшками коротких толстых пальцев о стол и гневно глядя на ёжившегося под его испепеляющим взглядом молодого идеолога. Вялый и безынициативный Тарабань был удобен всем: комсомольцам потому, что не вмешивался в их жизнь, Шендеровичу потому, что не лез в производство, Филонову потому, что беспрекословно выполнял все его указания и безропотно сносил накачки, постоянно занятый любимыми отчётами, число которых всё увеличивалось и увеличивалось, и он каждый отделывал неделями до совершенства.

- Надо бы тебя заслушать на ближайшем партбюро, - пригрозил совсем сгорбившемуся и низко опустившему голову комсомольскому бюрократу. – Тогда, когда наше предприятие на подъёме, и предполагается укрупнение автобазы со значительным ростом автопарка, некоторые недальновидные руководители по собственной прихоти разбрасываются высококвалифицированными специалистами, выставляя их за дверь…

- Меня никто не выставлял, я сам ухожу, - подал, наконец, голос тот, из-за кого начал разгораться сыр-бор локального значения.

Филонов, запнувшись, посмотрел на него сердито, с трудом притушив негодование, и сел, успокоившись.

- Давай, рассказывай, чем тебя так допёк Шендерович, что ты сам уходишь. Учти, что мы слушаем тебя как секретари партийной и комсомольской организаций, так что – всё начистоту, без оглядок. Твоя обида – наша недоработка. Потом всё повторишь в заявлении.

Слушая Емелю, Владимир без труда понял, что того интересует не его внезапное увольнение, а возможность насолить Шендеровичу, и решил не стесняться и добавить свою приличную толику соли на хвост зловредного еврея.

- Я благодарен ему за то, что взял меня на работу, - начал Владимир издалека. – Но как взял? Сразу же, словно издеваясь, поставил как простого слесаря, а не шофёра 1-го класса, на восстановление студебеккера, от которого целой осталась только рама. Зачислив в бригаду Поперечного, он то ли забыл, то ли специально увеличил им план на мою машину, стоящую на чурбаках. Конечно, вся бригада возмутилась, но крайним оказался я – меня посчитали нахлебником и не приняли в коллектив. Я потребовал у Шендеровича увольнения, но он отказал. Когда же я, в полном смысле слова, поставил развалюху на колёса, он вдруг ни с того, ни с сего выдал другой студебеккер, который опять пришлось самому и на свои деньги приводить в божеский вид. И совсем неожиданно перевёл к Могильному. Я подумал тогда, что прошёл все испытания и заслужил доверие, соответствующее моим стараниям и квалификации. Но не тут-то было! Вместо дальних рейсов меня, одного из всей бригады, заставили мотаться без заработка по пригородным колхозам. И вдруг позавчера – первый дальний рейс в Гродно. – Владимир не стал им рассказывать про бандитов и Таню, посчитав это своим личным делом, не относящимся к мотивам увольнения. – Рейс прошёл нормально, груз сдал на торгбазу и узнаю, что снова, без объяснения причин, переведён к Поперечному. Разве это не очередное издевательство? – Он замолчал, давая секретарям возможность осмыслить услышанное. – Может быть, разбитый ящик повлиял? – спросил как будто себя, надеясь, что внимательные слушатели не пропустят сделанного вскользь замечания.

- Что за ящик? – тут же отреагировал Филонов. Краем всегда насторожённого уха он через вторые-третьи пересказы слышал, что дальнерейсовики иногда привозят Шендеровичу какие-то ящики, но толком от шоферов, опасающихся потерять хлебную работу, ничего, как ни старался, не мог добиться, и вдруг – факт налицо, сам напросился в руки. – Выкладывай как на духу. – Пообещал: - Против тебя ничего не будет.