Александр Анянов - Рожденные ползать

— Вы товарищ старший лейтенант, не вбивайте клин в дружную семью советских народов. Отвечайте за себя. Они пьяные были? Нет. Вот, почему вы здесь, а они благодарность от начальства получат. Вы, почему в гарнизон не вернулись, когда совсем немного выпили?

— Пропустил последний автобус, — с сожалением пожал плечами Женька.

— Ну, хорошо, а что вы делали в районе…, — Нечипоренко снова заглянул в докладную, — … депо Таллин — Пассажирский?

— Мест в гостинице не было, а там пустые электрички на путях стоят. Хотел переночевать, а утром уехать. Не мешал, в общем-то, никому. Думал…

— Что значит, думал? Вы же советский офицер! — командир сделал паузу, позволяя всем осмыслить сказанное. — Вы, товарищ Петров, хоть понимаете, зачем мы здесь сегодня собрались?

— Понимаю, чтоб больше не пил.

— Ничего вы не поняли! Вас подвергают осуждению не потому, что вы выпили, а потому что в милицию попали. Вы же офицер! Ну, как же так можно? Лечь спать в грязной электричке! Неужели бабу себе на ночь нельзя было найти? Позор!

Удар был нанесен точно. Подполковник, как обычно, сумел нащупать болевую точку. Петров считал, что ни одна женщина не сможет устоять перед его натиском, и всегда с удовольствием рассказывал о своих многочисленных любовных приключениях.

Женька покраснел и сник. Вся его уверенность в себе мгновенно куда-то испарилась. Он знал, что после собрания, свои же собственные друзья будут подкалывать его на разные лады, без конца повторяя, дополняя и развивая командирские высказывания.

Удовлетворенный Нечипоренко, наконец-то, закончил свою прокурорскую речь и спросил:

— Ну, кто еще хочет высказаться по данному вопросу?

В воздухе мгновенно повисла тишина. Желающих не нашлось. Однако протокол требовал широкого участия масс в бичевании недостатков. Оглядев притихший зал, Птицын, сделал едва заметный жест рукой. Тотчас же со своего места поднялся лейтенант Резник, молодой летчик, месяц назад переведенный в нашу эскадрилью, из третьей — учебной. Этот перевод, был совершенно справедливо расценен им, как аванс, который нужно отрабатывать. Поэтому, теперь он лез из кожи вон, активно участвуя во всех социально-политических мероприятиях полка. Юное, почти детское лицо лейтенанта, обычно розовое, теперь стало пунцовым от волнения. Он мял в руках бумажку, с заранее заготовленной речью. Наконец прокашлявшись, Резник начал:

— Хоть я и коммунист, но я скажу правду!

С залом начало твориться что-то невообразимое. Одни прятались за спины своих товарищей сидевших впереди. Другие начали искать в проходе между креслами, внезапно упавшую ручку. Третьи просто закрывали лицо руками, стараясь скрыть текущие по щекам слезы. Среди этого сумасшествия, только Нечипоренко, как обычно оставался невозмутимым. Птицын тоже пока молчал, но его лицо стало красным, как помидор и казалось, вот-вот лопнет от злости. Еще, конечно, не смеялся сам Резник. На него было больно смотреть. Он лепетал, что на самом деле хотел сказать, что коммунисты всегда говорят только правду, однако, его уже никто не слушал.

Наконец, не выдержав, замполит вскочил со своего места и заорал:

— Немедленно прекратите это безобразие! Я, как и все, люблю шутки юмора, но только когда серьезно и по достоинству, а не когда хохмить! Здесь вам балаган или где? Тут, уже не до смеха. Тут, разобраться надо, почему эти самые бесчинства происходят именно у нас. Все это, знаете ли товарищи, из-за политического недопонимания и близорукости.

Птицын поднял указательный палец вверх и уже более спокойным голосом поинтересовался:

— Где у нас лейтенант Мазур и старший лейтенант Марков? Подымитесь!

Поднялись два молодых летчика из первой эскадрильи. Зал зашептался. Всем было интересно, что же натворили эти двое.

— Вот, вы тут сейчас громче всех улыбались, а вам ли подавать заразительный пример? — продолжал замполит, обращаясь к стоящим летчикам. — Отвечаю сам — нет! Потому что, только на прошлой неделе, эти товарищи офицеры были задержаны в гарнизоне на автомобиле капиталистического производства. Хорошо еще, что наш начальник первого отдела здоровый и идейно выдержанный человек, а то я думал, что с ним инфаркт может произойти. Иностранная машина — на территории советской военной базы! Да у вас есть хоть какие-то мозги на плечах? Откуда она у вас?

— У знакомого взяли покататься. Он моряк, в загранку ходит, — ответил за двоих Марков.

— Это, еще проверить надо, какой он там моряк. И в какую сторону плавает… А то, у нас еще некоторые до сих пор, умудряются от матери-Родины налево ходить! Покататься, им захотелось… Нашли место, гонять по рулежным дорожкам секретного объекта. Я вам официально заявляю: или вы будете летчиками, или вы будете гонщиками, но, никак не одно из двух!

Марков и Мазур молчали, виновато склонив головы. Замполит замялся не зная, как закончить свою воспитательную беседу:

— В конце концов, чем садится в иностранную машину, лучше бы учили английский. Все была бы польза…, — и, поймав вопросительный взгляд Нечипоренко, поспешно добавил. — Язык потенциального противника надо знать в лицо!

Видя, что Птицын явно выдыхается, встал со своего места командир:

— Опять, первая эскадрилья! Когда же, наконец, кончится это разгильдяйство? И это относится не только к младшему, но и к старшему офицерскому составу. У них солдат застрелился, а они мне почти целые сутки ничего не докладывают! Все надеются: вот-вот оживет. Подполковник Долгих, какие меры вы лично предпринимаете, чтобы избежать подобных случаев?

По какой-то причине Нечипоренко недолюбливал Долгих и задирал при каждом удобном случае, даже при подчиненных, что категорически не приветствовалось армейской субординацией. Командир первой эскадрильи поднялся и придал своему лицу недоуменное выражение:

— А это, товарищ командир, не у нас. Это у Паханова во второй произошло. Спросите лучше его.

— Вы что, товарищ подполковник, — обозлился Нечипоренко, — думаете, я цифру один от цифры два не могу отличить? Не застрелился еще — застрелится. С такой-то дисциплиной! Сегодня вы контроль над лейтенантами потеряли, а завтра?

Опустел зрительный зал. Мертвыми крыльями повисли портьеры. Погасла большая бронзовая люстра под потолком. Беззащитно оголился гардероб. Лишь на сцене сиротливо стоял одинокой стол под портретом первого руководителя и режиссера театра. Его добрые, слегка лукавые глаза внимательно наблюдали, как между рядами, со шваброй, покряхтывая и беззлобно поругиваясь, ползает уборщица — ефрейтор со странной фамилией — Станиславский-Меерхольд. Казалось, портрет хочет сказать:

— Как же вы тгете батенька… Ведь это же сплошное вгедительство! По пгежним то вгеменам, вас уже давно пога в вокзальный согтиг, к холодной стенке!