Александр Анянов - Рожденные ползать

Прошло сорок минут! Мне удалось, наконец, перехватить полную женщину с простым и добрым славянским лицом. Я, волнуясь и запинаясь через слово, объяснил ей ситуацию.

— Конечно, — с готовностью согласилась она и зашла внутрь туалета.

«Полина! Полина!» Было слышно, как она громко выкрикивает имя моей жены. Однако, через пару минут женщина появилась, виновато разводя руками:

— Никто не откликается. Я во все открытые кабинки заглянула — никого.

Меня внезапно осенило. Правильно! Мне вспомнилось, как Полина жаловалась, что может вот-вот потерять сознание. Я представил себе, как она беззащитно лежит на холодном кафельном полу общего пользования в чужом городе. Любовь вспыхнула в душе с невиданной прежде силой. В моих глазах стояли слезы.

— Пожалуйста! Пожалуйста! — я молитвенно сложил руки. — Ей было очень плохо. Она, наверное, потеряла сознание и сейчас лежит там. Пожалуйста, проверьте закрытые кабинки тоже!

Женщина, какое-то время колебалась, но, увидев, что я чуть не плачу, вернулась назад. Сначала в туалете было тихо, потом раздался какой-то стук, сдавленный крик и затем чей-то возмущенный визг. Через секунду мой добрый ангел появился на пороге с красным смущенным лицом и, бросив на ходу: «Ее там нет!», почти, что бегом устремился прочь от меня.

Я посмотрел на часы. Они показывали, что наш автобус ушел уже пятьдесят минут назад. Не имея ни малейшего представления, что мне дальше делать, я обреченно опустился на бордюр тротуара. Это был конец!

Теперь, я точно знал, что не стронусь с этого места никогда. Может быть ночью, когда туалет закроется, нужно влезть туда и лично обшарить каждую щель. Если это не удастся, буду сидеть здесь день, два, неделю. Буду сидеть, как верный пес у тела умершего хозяина. Сидеть и выть на луну, пока не сдохну от голода и жажды. И тогда, может быть, видя мои ежедневные страдания и мою верность, жители Таллина установят на стене этого туалета бронзовую табличку, в память современным Ромео и Джульетте. На ней будут изображена красивая, но пораженная смертельным недугом девушка и, не лишенный некоторой привлекательности, суровый авиационный офицер. Надпись будет гласить: «Любовь техника — превыше смерти!». И обязательно на латыни. Со временем это место станет популярным. Здесь будут назначать свидание влюбленные, и принимать в пионеры. Сюда будут приезжать молодожены после Загса. Может быть, даже зажгут вечный огонь!

Внезапно, чье-то заплаканное лицо в толпе, показалось мне знакомым. Объект входил в городские ворота Старого Таллина и направлялся прямо к туалету. В одно мгновение, мое состояние несчастной любви сменилось крайней степенью бешенства. Я вскочил и бросился навстречу.

— Ты что, с ума сошла?! Я из-за тебя чуть ли не половину Таллина обесчестил! — заорал я на ходу.

При моем появлении, выражение скорби тут же сползло с лица «Джульетты». Еще секунду назад заплаканные глаза, засверкали адским огнем:

— Ты сам идиот! Где ты был?! Я из-за тебя отправление автобуса на полчаса задержала! У тебя есть хоть какие-то мозги или они у тебя в армии атрофировались за ненадобностью?

— Да я тебя ждал! Какого рожна ты уехала?

— Где ты меня ждал?

— Здесь!

— У тебя с головой все в порядке? Почему ты здесь сидел, если знал, что у нас автобус уходит?! Признайся хоть честно, что виноват.

— О, опять она за свое! Ослабь галстук! Чего ты на автостанцию поперлась?!

— Откуда я знаю, что у тебя на уме. Мы же с тобой поругались. Я выхожу из туалета, всего то пара минут прошла, а его уже и след простыл! Что я должна была думать? Где тебя искать? Решила — ты обиделся и уехал на станцию один.

— А почему ты не подумала, что я назад в гарнизон вернулся? Или вообще, с другой ушел? Пока тут стоял, то успел познакомиться с парочкой. Очень даже симпатичные.

— Ну и проваливай! Я чуть инфаркт из-за него не получила, распереживалась вся. А он тут — баб клеит!

— В следующий раз, так и поступлю!

Первый пар был выпущен. Тяжело дыша, с красными от злости лицами мы стояли друг напротив друга, прямо под тем местом, где никогда уже не будет висеть бронзовая табличка, воспевающая любовь.

Бармин аккуратно закупорил пластмассовой крышкой бутылку с отстоем керосина, слитым с самолета. Теперь все было готово к вылету, и Алик расслабленно прилег на самолетный чехол. До начала полетов оставалось минут двадцать. Вполне достаточное время, чтобы немного вздремнуть. Однако едва он прикрыл веки, как рядом с ним раздался голос:

— Слышь, Алик-Шкалик, закурить есть?

Двухгодичник открыл глаза. Голос принадлежал старшему лейтенанту Лихоткину. Его самолет стоял на ЦЗ по соседству.

— Не курю и другим не советую, — с легким раздражением ответил Брамин — он уже начал засыпать.

— Точно, я забыл, что ты не куришь, — нарушитель спокойствия немного помялся, потом без приглашения с тяжелым вздохом плюхнулся рядом на чехол. — Эх, ты жизнь наша хреновая!

— А где она хорошая? — в тон ему ответил Алик. — Разве что на острове Майорка.

— Где это такое? — живо поинтересовался Лихоткин. — И почему там хорошо?

— Это в Испании. А хорошо потому, что там все жители сплошь майоры.

Офицер прыснул в кулак.

— А, теперь, понял. Ну, нам туда попасть не светит. Поэтому уж скорее бы пенсия, да жить начать.

Алик посмотрел на коллегу с удивлением. На вид, Лихоткину, вряд ли было больше лет двадцать пяти.

— Ты чего, военный? Какая тебе пенсия? Тебе еще до нее, как до Луны!

— Верно, — грустно согласился тот. — Долго. Да, и честно говоря, вряд ли она меня спасет, — затем, немного подумав, добавил. — Вообще то, о пенсии я начал думать сразу после училища. Потом, стал мечтать, чтобы хотя бы уйти с должности техника самолета. Теперь, единственное, что может меня спасти — это уход из армии. Пока еще молодой и относительно здоровый.

— В чем же проблема? — лениво протянул двухгодичник. — Пиши рапорт, что служить не хочешь — и все дела. Какой им смысл держать офицера, от которого толка все равно нет.

— Это ты так думаешь, — оживился Лихоткин. — В том то и вся фишка, что отказаться служить я не могу — под статью подведут. Офицера из армии досрочно могут только уволить или вынести вперед ногами.

— Хорошо, начни водку пьянствовать. На службу не выходить. В конце концов, достанешь их, и сами тебя уволят, — посоветовал Алик.

— Ничего не выйдет. Тут таких знаешь сколько? И никого не увольняют. А закон задает определенные границы. Вот это еще допускается — за это дисциплинарное взыскание, а еще шаг дальше и уже — тюряга. Поэтому, если пьянка и невыходы выходят за границы закона, то вместо гражданки, я попаду совсем в другие места. Если же в границах, то командованию придется меня воспитывать. Уволить им меня все равно никто не позволит.